Алена Дашук - Картофельная яблоня (сборник)

Я развернула записку.

«Вы странная» – шепнула мне записка и тут же стыдливо самоликвидировалась, упав в лужицу кофе, разлитого по блюдцу. Тонкая салфетка мгновенно пропиталась влагой, растворив буквы, точно их и не было. Ощущение было инфернальным: мерцающий свет свечи на столике, неясные силуэты людей-теней вокруг, фата-морганы плывущего дыма…

– Рыжая женщина с Кафкой в ночном кафе – это что-то из четвёртого измерения.

Я вздрогнула. Мужчина в свитере присел на стул слева от меня. На расстоянии вытянутой руки мне удалось, наконец, рассмотреть его. Он был неуклюж, бородат, с взлохмаченными иссиня-чёрными волосами.

– Благодарю за кофе, но мне надо идти.

Ночное знакомство в кафе противоречило всем моим понятиям о морали и чести.

– Никуда вам не надо, – он уверенно тряхнул своими лохмами. – Вы просто считаете, что я вас «клею».

– А вы не «клеите»? – я неприязненно глянула на собеседника. Как ни странно, пьян он не был.

– Нет. Просто это, действительно, очень странно – женщина, одна, с книгой в кафе.

– Вы из тех, кто считает, что женщина выходит одна с единственной целью, подцепить кого-то? – меня передёрнуло.

– Чаще бывает так, – деликатностью мой ночной собеседник не отличался. – Но тут что-то другое. Вы недовольны своей жизнью.

Мужчина не расспрашивал, а ставил диагноз. Меня это разозлило.

– Я полностью довольна своей жизнью. То что я читаю Кафку ночью в кафе ещё не говорит, что…

– Не уходите, пожалуйста.

Я оторопела. Передо мной явно был сумасшедший. Что ему от меня нужно? Он закурил и жестом попросил у официанта чашку кофе. На прядь его слипшихся волос упал блик от огня свечи. Почему-то мне расхотелось уходить.

– Я замужем, – на всякий случай буркнула я, чтобы не подумал чего.

– Вам никогда не казалось, что ночью машины едут сами? В них нет водителей. Днём ими управляют люди, а ночью они становятся, наконец, собой. Они едут туда, куда их гонят собственные мысли, и от этой свободы у них светятся глаза. А ещё, когда одинокая машина въезжает ночью во двор, лучи фар начинают бегать по тёмным закоулкам. Кажется, что она кого-то или что-то потеряла. Всюду заглядывает, даже в окна. Лежишь иногда, смотришь в потолок. И вдруг по нему начинают метаться лучи от фар. Тревожно становится. А, может, тебя потеряли?

Точно сумасшедший! Вот только…

– Или сам что-то потерял и забыл уж. А эти лучи напоминают.

– Верно, – мужчина тряхнул лохматой головой.

Мы молча курили и смотрели на огни машин за окном ищущих свою неясную потерю. Почему-то стало их жаль. Мне-то было сейчас спокойно, точно я вошла из колючей пурги в тёплый, пахнущий берёзовыми поленьями в печурке, дом. А они всё ещё там, в холодной промозглости темноты.

По оконному стеклу дождинки прокладывали длинные извилистые дорожки, вспыхивающие оранжевым светом отражённых фар. Капли тоже бежали в судорожном поиске, сталкивались друг с другом, сливались в одну большую каплю и стекали на грязную раму. Там они превращались в бесформенный мутный натёк. Он постепенно вспухал, и, не выдержав собственного веса, проливался вниз. Наверно, под окном уже образовалось безобразное месиво из пыли и воды.

– А вы почему ночью здесь? – Мне хотелось, чтобы глаза мужчины ожили. Сейчас они напоминали мне эти самые дождевые капли. Я чувствовала к нему ту же больно обжигающую жалость.

– Но вы же здесь, – он недоуменно посмотрел на меня. Оказывается, радужки глаз могут быть оранжевыми. Они вобрали в себя тёплый свет догорающей на нашем столике свечи. Дождинки из них, наконец, испарились.

– Вы следили за мной? – я улыбнулась.

– Нет, просто ждал.

– Вы меня пугаете.

– Почему? – в его вопросе я не услышала никакого подтекста. Он спрашивал, как спрашивает ребёнок, почему трава зелёная.

– Но… – я растерялась.

– А вы разве не чувствуете, что нам не нужно друг за другом следить, чтобы знать всё? Я имею в виду, знать главное.

– А что, по-вашему, главное?

– Например, то, что когда я к вам подошёл, ваше одиночество закончилось.

– Забавно. Я понимаю, когда так говорят молоденьким, красивым девушкам, но мне… Вы считаете меня красивой?

– Не знаю, – мужчина пожал сутулыми плечами. – Вот разве возможно точно сказать, добрый человек или злой?

– Наверно, нет. Мы можем быть жестокими и равнодушными, а потом неожиданно для всех отдать за кого-то жизнь. Так?

Он прикрыл глаза, что означало согласие.

– С красотой дела обстоят так же. Не находите? Вот тот официант наверняка скажет, что вы обычная тётка в очках и дурацкой кофте.