— Танька записывает, — не сознался я и нажал «REC».
— Да-а-а. Совсем с катушек съезжаешь. Давно?
— С самого начала.
— И еще, говорят, что ты держишь меня исключительно за козла.
— Ты в зеркало посмотрись. Козел и есть.
— Ничего. Это лечиться. — Козел погладил свои тонкие усики. Прятал улыбку.
Спроси он меня, с чего все началось, я бы ему не ответил. Не помню. Скорее ничего и не было. Инстинкт животного, чувствующего инородную особь. Не надо никаких причин и поводов, ты начинаешь ненавидеть человека потому что он живет, дышит, думает и даже, черт его подери, говорит дельные вещи. Особенно я не любил его ямочку на подбородке. Одна приятельница сказала, что это очень сексуально, так я ее чуть не убил в истерике.
Козел оглянулся по сторонам, посмотрел на огромный портрет Шуры, укрепленный на белых колоннах, и предложил:
— Я, конечно, совсем не понимаю, почему ты мудишь и чем я тебе насолил, но мы же взрослые люди. Мы теперь не конкуренты. Шура в гробу, тебя вышибли из компании. Давай работать вместе.
Взять бы голову Козла и постучать ею о кремлевскую брусчатку. Так чтобы его наглость, самомнение, самолюбование, чванство разлетелись в сторону вместе с мозгами.
Ох, как же мне нравится наша игра! Как же мне нравится его ненавидеть!
— Ты, вообще, понял, что сказал?
— А чего такого? Нормальная практика. Будешь работать на СТС. Нам надо раскручивать «Верховный суд». В конце концов, это была ваша идея. Шуры и твоя. Классная, между прочим, идея.
— Ах, ты…! Козел!
— Тише! Люди вокруг.
— Да, я…!
— Ты подумай.
— … - Мои эпитеты в адрес Козла потонули в людском гомоне. Из зала, наконец-то, вынесли труп. Восемь преображенцев тащили на своих могучих плечах сооружение, которое чье-то больное воображение считало гробом. Комментаторы говорили, что Шура был умиротворяющее спокоен и благороден. Резные завитушки и темно-коричневый лак на красном дереве были материальным олицетворением потустороннего благородства.
Мы двинулись вслед за Шурой, окончательно превратившись в процессию. По толпе скучающе-скорбящих разбежались журналисты. Интересовались мнением об усопшем, о похоронах, о недавнем открытии памятника Герою.
«Что вы сейчас чувствуете?» — ненавязчиво спрашивали меня и натыкались на гробовое молчание. Шура всегда мечтал быть первым, лидером, вожаком. Его мечта осуществилась. Российская элита шла за Шурой, провожая его в последний путь. Я пытался изобразить печаль, но почему-то твердо знал, что ничего кроме каменноликости у меня не получается.
Через каждые десять метров по трассе стояли солдаты. Между солдатиками были люди. Много людей. Они смотрели на караул мотоциклистов, броневики охраны и вереницу пафосных лимузинов, среди которых затерялся мой черный «мерин». Ехали не торопясь, не больше 60 км в час.
Впереди всех катил оранжевый телевизионный микроавтобус. Эфир сообщил, что это «любимая рабочая машина Шуры». Она везла лафет с гробом. Как только микроавтобус приближался к светодиодным панелям, появлялось жизнерадостное лицо Шуры: «Мы помним!», замирало на три — четыре секунды и вновь сменялось веселенькой рекламой.
Смотрите «ВЕРХОВНЫЙ СУД» на СТС.
В завещании Шура просил, чтобы ему не строили мавзолей и не делали помпезные похороны. Все должно было быть сделано скромно и со вкусом: сжечь на костре, а прах развеять над страной. Сделали, как просил. За МКАДом нашли типичную восточноевропейскую поляну, построили трибуны, сложили костер. Получилось живописно и скромно. Панихиду служил Патриарх.
— А он это… — Я не был твердо уверен, какой рукой надо креститься и в какой момент кланяться. Так в общих чертах. — Он вообще православный?
— Патриарх?
— Шура.
Таня выразила удивление моим интересом и показала, что крестятся левой рукой и двумя или… нет, тремя пальцами. Я попробовал, даже поклонился. Получилось крайне неловко.
— Это надо делать стоя, — уточнила Татьяна.
Кроме нее никто из зрителей этого не знал. Все пассивно сидели по местам и наблюдали. У некоторых были бинокли. Стояли только участники «Шоу-Министры» и «Дума-Шоу». Им достались места в партере, ближе всех к костру и Патриарху.
— Все-таки, мне кажется, нет.
— Что, нет?
— Да, говорю, не православный он был. Католик… или униат.
Таня хмыкнула и выразилась в том смысле, что никакому болвану не придет в голову хоронить личность национального значения не по православному обряду. Будь он даже сатанист.
Читать дальше