Константин Фарниев: Взорванные лабиринты

Гинс замолчал и погрузился в свои бумаги.

— Господа, — встал судья, — суд удаляется на совещание. О возобновлении заседания будет сообщено дополнительно.

В зале сразу стало шумно. Люди потекли к выходам: в бар, в ресторан, в комнаты отдыха, в бильярдные.

Фэтон, Нейман, Дюк, Дафин, Гар, Гинс, Яви, Уэбер, Бейт, Котр, Фрин, Соримен, Тэк, супруги Рэктон собрались в одной из комнат для свидетелей. Профессор Фэтон порывисто протянул Гинсу руку.

— Вы очень хорошо дали по зубам этой гнилой судейской крысе.

Гинс смущенно улыбнулся.

— Я понял, что они хотят превратить меня в придаток защиты. Послушали бы вы, как прокурор метал громы и молнии в мой адрес на моем процессе здесь, в столице, и как вела процесс эта судейская крыса.

Фэтон положил руку ему на плечо.

— Не огорчайтесь, коллега. Сейчас обстановка изменилась. Ведь вы на свободе и приговор, вынесенный вам, отменен.

Профессор Фэтон подсел к Дюку. Вскоре лицо его приняло задумчивое выражение. Жаль, что так бездарно пропали и информатор, и письмо.

Бейт и Уэбер не принимали участия в общем разговоре. Они увлеченно говорили о чем-то своем, похоже, весьма далеком от дела, в котором принимали участие. Профессор Гинс изредка поглядывал в их сторону, и инспектор Яви тоже.

Совсем другая атмосфера царила в камерах подсудимых. Пул Вин сидел на привинченном к полу стуле с высокой прямой спинкой, раскинув свое изрядно располневшее тело. Голова его была закинута назад. Глаза без всякого выражения уставились в потолок. Последние три недели он совсем забросил утреннюю гимнастику, и это плохо отозвалось на его здоровье: стало покалывать сердце, появилась одышка, болела, не переставая, голова. Упорно отказывался он от свидания с женой и детьми. Он ничуть не сожалел о том, что выдал инспектору своих компаньонов по Синдикату. Это был единственный козырь, который еще мог сыграть в его пользу. За профессора Фэтона он получит самое многое лет шесть. Когда ажиотаж вокруг дела поутихнет, деньги скажут свое веское слово. Губернаторы, не берущие взяток, такое же редкое явление, как и ископаемые мамонты… И все-таки в таком деле нужно было идти с Синдикатом. Но кто мог подумать, что так обернется!

Пул Вин сидел в своей обычной позе.

Если бы сторонний наблюдатель имел возможность следить за ним, он поразился бы: настолько быстро менялось лицо Вина, — от самого мрачного до самого беззаботного. Никто не сказал бы, увидев сейчас Пул Вина, что видит перед собой богатого, привыкшего к роскошной жизни человека, солидного дельца, достойного гражданина.

Господин Роттендон лежал в своей камере на кушетке, поджав к подбородку колени. Со дня ареста его мучили боли в области желудка. Напомнила о себе давнишняя язва желудка. Так утверждал домашний врач. С большим трудом удалось ему добиться разрешения на осмотр своего пациента. Внешний вид Роттендона поразил его. Перед ним сидел больной жалкий старик — одутловатое посеревшее лицо, безвольно опущенные плечи, выражение отчаянной безнадежности в глазах.

Адвоката поражало состояние подзащитного. Но он не знал, что Роттендон принимал участие, правда, только деньгами и в военном путче. Как все были уверены в успехе! Иначе он никогда не вел бы себя так вызывающе и никогда не дразнил бы инспектора Яви. Роттендон понимал, что он уже никогда не почувствует себя всесильным господином своей и чужих судеб. Полностью положившись на адвоката, он ограничил свое участие в процессе молчаливым присутствием там, где оно было необходимо. Сначала он кипел ненавистью ко всему миру. Так жестоко и нелепо обмануться. Не было уже никаких сомнений, что дело так и не получит развития, что Яви и иже с ним окажутся за решеткой. Пять миллионов, которые Военный Комитет израсходовал на подкуп высших и средних чинов армии, были его деньгами, были его вкладом в военный переворот. Ему обещали полное алиби и полную монополию в поставках пищевых продуктов для армии. Все складывалось прекрасно. И вдруг этот дикий налет инспектора и щелчок замка на наручниках. С него начался отсчет другого, страшного времени, другой и страшной жизни. Генералы крупно просчитались, и он вместе с ними.

Конечно, в тюрьме он долго не задержится, но что будет за жизнь. Голод настойчиво напомнил о себе. Наконец, Роттендон уступил ему. Через несколько минут он уже с аппетитом ел яйцо, сваренное всмятку.