Валерия Вербинина: Поезд на Солнечный берег

Поскольку Лаэрту было ни много ни мало 900 лет (с небольшим), а Филиппу, понятное дело, гораздо меньше, Лаэрт, как старший, считал своей обязанностью учить его уму–разуму. Хотя Филипп (как и большинство представителей его рода) прекрасно бы без них обошелся (вместе и по отдельности).

– Кодекс Дромадура, – проворчал Филипп.

Спору нет, Лаэрт был прав; но молодой человек не выносил поучений, и к тому же ему хотелось слегка поддразнить вампира. В целом отношения между ними были самые дружеские. Хотя Лаэрт поселился в доме сравнительно недавно, он без труда совмещал обязанности домоправителя, сторожа, голоса совести и живого автоответчика. Во всех этих областях он был совершенно незаменим, что, однако, вовсе не служило в глазах Филиппа извинением слабости Лаэрта, единственной, которая водилась за сторожем совести автоответчика. Дело в том, что порой естественные вампирские наклонности брали в Лаэрте верх, и тогда между ним и хозяином случались серьезные разногласия.

В свое оправдание Лаэрт утверждал, что кровопускания – древний медицинский обычай, и, следовательно, вампиру в какой–то мере позволительно считать себя терапевтом. Филипп категорически запрещал ему заниматься подобным целительством, и после долгих уговоров вампир неизменно сдавался, каялся и клялся, что с прошлым покончено. Но стоило Филиппу столкнуться с кем–нибудь особенно несимпатичным, как Лаэрт снова был тут как тут, с жаждой крови и разрушительных действий, удержать его от которых стоило большого труда. Вися в воздухе, вампир поймал мыльный пузырь и перебрасывал его из лапы в лапу. Филипп сделал вид, что не замечает его присутствия. Лаэрт невозмутимо напомнил хозяину о том, что он вполне укладывается в сроки.

– Я не хочу туда идти! – простонал Филипп, попутно выдувая шар, похожий на смесь виселицы с хлеборезкой.

– Но там же будет Матильда, – наседал Лаэрт.

– И Вуглускр! – упирался Филипп.

– Какая вам разница? Вы ведь женитесь на его дочери, а не на нем самом, – заметил вампир.

– Лаэрт! – возмутился Филипп.

– Я тут, – сказал Лаэрт после того, как бросил шар в рот и проглотил его, отчего на его тощей длинной шее на несколько мгновений образовался впечатляющих размеров движущийся зоб.

– За кого ты меня принимаешь?

– А она любит вас, – ввернул медовым голосом вкрадчивый вампир. – И ждет. Неужели вы обманете ее ожидания?

Побежденный Филипп поднялся с дивана.

– Ты предатель, – сказал он Лаэрту. – Изумрудный! – велел он окнам, и комната немедленно оживилась зеленым светом. Заиграла музыка нежно–салатового оттенка, в тон освещению. Диван отъехал в сторону, прилепился к стене и обернулся камином, в котором неярко вспыхнули дрова.

Лаэрт ускользнул сквозь стену, пролетел через кладовую, где были свалены беспорядочными кучами отслужившие свое мыльные пузыри, пересек танцевальный зал, который в порядочные дни, то бишь в дни наведения порядка, складывали и убирали в шкатулку, и сгинул в недрах хозяйской гардеробной.

В гостиной Филипп подошел к зеркалу. Темная его глубь прояснилась – так в зимний день редеет дымка на стекле, если подышать на нее, и в зеркале показалось лицо. Нельзя было с определенностью сказать, принадлежит ли оно мужчине или женщине, красиво оно или уродливо, но тем необыкновеннее казалось выражение доброжелательности на нем. Веки медленно поднялись, и внимательные глаза всмотрелись в Филиппа. Он передернул плечом – не то досадливо, не то нерешительно.

– Здравствуй, – вежливо сказало зеркало. Мыльные пузыри, оказавшиеся при этом, запищали от восторга.

– Здравствуй, – ответил Филипп.

– Ты хочешь спросить меня о чем–то? – осведомилось зеркало. – Я к твоим услугам.

Филипп поколебался. Он не был уверен, что вопрос не прозвучит нелепо; но с зеркалом можно было быть откровенным.

– Как, по–твоему, счастье возможно? – спросил он.

Немигающие глаза, казалось, были неотрывно прикованы к его лицу. Филипп покачнулся на носках; в душе он сердился на себя за слова, нечаянно сорвавшиеся с языка.

– Может быть, – промолвило зеркало.

– Может быть?! – крикнул Филипп, топнув ногой. – Таков твой ответ? Тогда к чему все это? Ты же все знаешь; скажи мне.

– Не могу, – печально сказало зеркало. – У тебя несчастливый характер. Ты хочешь всего – и сразу, но так не бывает. Никто не может иметь всего. Умерь свои требования, Филипп.

Филипп отвернулся. Он чувствовал правоту зеркала; чувствовал – и в то же время бунтовал против нее. Она возмущала его, он и сам не понимал, почему.