Мария Галина - Куриный Бог (сборник)

— Какой крупы, спрашиваю? — устало повторил он.

— Дык для курочек, говорю. Пшена купи или ячки, вот чего.

— Хорошо, — сказал он уже через плечо и пошел по дорожке, задевая за мокрые колоски пырея.

По сравнению с пламенеющей ветровкой рыжие Джулькины волосы были тусклыми, ржавыми, а кожа даже какой-то зеленоватой. Это потому что тут мало солнца, подумал он. Небо с утра обметывало войлочными серыми тучами, которые к вечеру расступались, точно театральный занавес, открывая роскошный золотисто-багровый закат. Впрочем, когда солнца было много, Джулька тотчас обгорала, чуть ли не до пузырей.

— Ты с нами как, едешь?

— Нет. — Джулька виновато улыбнулась. — Знаешь, нет. Дорога трясучая. И я хотела еще… вот убрать хотела, да. Сарайчик убрать.

Опять устроит костер во дворе, и едкий дым от сырых тряпок, от мышиных гнезд в старых матрасах вновь будет клубиться меж яблонь.

На самом деле Чмутово — крепкое, в общем, село — было Джульке неприятно, но она стыдилась в этом признаться даже себе. В селе Чмутово жил настоящий Русский Народ, а Русский Народ — хороший и страдающий. Гопники с плеерами, мотней до колен и «Балтикой» № 8 не походили на Русский Народ, а походили вот именно что на самых обычных гопников, и это сбивало Джульку с толку. Бабакатя тоже была Русский Народ и потому требовала тонкого обхождения и бережного изучения.

Сейчас Джулька сидела на второй ступеньке крыльца; всегда садилась только на эту — почему? Тощие коленки трогательно торчали из джинсовых прорех. Мода сиротинушек.

Он вздохнул, присел рядом с ней.

— Как ты думаешь, Джулька, какой хлеб выпекали при Брежневе?

— Я не знаю… — Она растерялась. — А что? Плохой?

— Да нет. Нет. В том-то и дело.

А в чем, собственно, дело? В чем?

— Что за история такая с девочкой?

Ванька, сидевший в машине рядом с ним, пожал плечами:

— Фекла, дочка Заболотных. Ее тут с МЧС искали. Шуму было…

— Заблудилась?

— Да нет, она как раз в лесу хорошо… Просто убежала и обратно ни в какую. Они, как нашли ее, сразу и увезли.

Только тут, ощутив, как расслабились мышцы, он понял, что история с Феклой, дочкой Заболотных, напугала его больше, чем он сам себе в этом признавался.

— Одна в лесу… Сколько ж ей было?

По обочинам грунтовки щедро рос борщевик, заслоняя собой темные декадентские ели; борщевик был нагл и процветающ, как положено захватчику. За «четверкой» тянулся пыльный след, точно дым от костра.

— Десять… или двенадцать, — неуверенно сказал Ванька. — Хорошая девка вообще-то. Жалко, что так.

— С родителями не ладила?

— Да при чем тут родители? Это из-за кошки. Кошка Бабыкатиных кур гоняла, Бабакатя и говорит Фекле: ты ее принеси, я накажу, кошку-то. Девка своими руками и притащила. Думала, Бабакатя, ну там, покажет кошке кур и газетой, что ли, отлупит. А Бабакатя ей голову отрезала.

— Как… голову?

— Это деревня, чего ты хочешь? Девка приходит за своей кошкой, ну и… Рванула в лес. И все. Через два дня только нашли. Но как бы не в себе. Плачет и выговорить ничего не может. Они ее сначала к психотерапевту, потом к психиатру… так и водят с тех пор.

— Знаешь, — сказал он, — если бы ты мне сразу это рассказал, мы бы сюда не приехали.

Ванька опять пожал плечами:

— Мясо жрешь? А коров тебе не жалко? Козочек там, овечек? А лошадей, которых на мясо? Тут к животным всегда было такое отношение. Утилитарное.

— Да, поэтому вегетарианцев все больше и больше.

— Интеллигентские сопли, — сказал Ванька.

— Да ладно тебе, — баском вмешалась с заднего сиденья Алена, — сволочная на самом деле история.

— Ты тоже знала? — В зеркальце он видел, что она пожала плечами, точь-в-точь как Ванька.

— Все знали. Тут такое творилось… Родители эти несчастные, вертолеты, МЧС. А этой, ну, Бабекате, хоть бы хны.

Он вспомнил бесцветные кислые глазки, белые бровки, вылинявшую пестренькую байку…

— Джульке не рассказывайте.

Они синхронно пожали плечами.

Он подозревал, что Аленина неприязнь к Джульке отчасти тем и объяснялась, что он слишком старается Джульку оградить от неприятного, слишком носится с ней, то есть в этой неприязни виноват скорее он, а не Джулька. Но с бабами всегда так. Мужикам они прощают, бабам — нет.

Иногда заросли борщевика расступались, и тогда становился виден лес, зубчатый и лапчатый, как бы стекающий в зелень и синеву на фоне розоватого неба, точно в книжках его детства, в тех, с иллюстрациями Билибина на желтоватой, чуть шершавой «гознаковской» бумаге.