Александр Тюрин - Последний подвиг капитана Рождественского

Саша довез всю компанию на колымаге, единственной незаржавленной частью которой был чип-контроллер, без которого нынче и двух шагов не проедешь — без него ты враг свободы и нарушитель прав дороговладельца на взымание дорожной платы.

Дом, в котором проживал Рождественский, был под стать моему — заполнен людьми с югов, которые там оказались лишними. В тех краях демократизаторы сожгли белым фосфором и залили самонаводящимся напалмом все «диктатуры», пытавшиеся создавать какие-то заводы, фабрики и плотины, и учредили вместо этого «управляемый хаос» с освобожденными личностями, обвешанными стволами. А пар из демографических котлов был направлен в наш гостеприимный регион. Кто же виноват, что аборигенное питерское население проиграло в капиталистическом соревновании и пострадало в межвидовой борьбе имени Дарвина. Как ранее проиграли-пострадали австралийские аборигены, ирландские кельты, индейцы, индийское население, усеявшее своими костями равнины Бенгалии. Это диктатор всегда и во всём виноват, а демократия — никогда; как не может быть виноватой стая прожорливой саранчи или выводок гадюк. Ах да, скажите еще спасибо Петру, это он стал строить огромный город на северном болоте, а в огромном городе может жить, как известно, кто угодно…

На первом этаже явно работала птицефабрика и из дверей выносили ящики с убитыми курами-сферушками, такие загаженные шарики из перьев; на втором трудился кибербордель, где роль девушек выполняли филипинские контрафактные Surreal Dolls. Здесь воняло паленой резиной. На третьем этаже слышалась канонада. Дама приложила к носу платочек, а Саша смущенно, как мальчишка, заулыбался — проживавшее здесь племя страдало от дезинтерии и массово пускало ветры.

А квартирка у Саши оказалась совсем уж запущенной. Мебель, которой лучше бы на помойке стоять, ржавая железная кровать, на которой зачинали еще первых кроманьонцев. Или как минимум его родного дедушку. Из относительного новья — пленочные экраны-трехмерки на окнах. Благодяря им, вместо блошиного рынка, видишь едко-синее море, катящее сопливо-блестящие волны на токсично-желтый песок. Уже через пару минут начинаешь жмуриться и отводить глаза.

Но пили мы хорошее — древний армянский коньяк из янтарного цвета бокалов.

Если честно, я не очень люблю встречать сокурсников, одноклассников, товарищей детских игр. Те, у кого жизнь не удалась, давно уже вылетели в трубу с помощью «Элизиума» или исчезли в мясорубке у трансплантологов. Немногие уцелевшие доживали в глубоком миноре, выращивая у себя внутри порцию почек и трехкилограммовую печень — вырастил с помощью генной стимуляции, прямо в нанопленочной упаковке с имуннорегулирующими свойствами, продал свои потроха по дешевке посредникам, «приконнектился», забылся. И зачем общаться с этими ходячими плантациями органов?

Есть, конечно, и такие, у которых всё в шоколаде — жизнь удалась, в современном смысле этого слова. Нормальный счет в банке, при котором не придет добрый дядя с предложением продать богатеньким гомикам детишек и внутренние потроха, хорошая работенка, с которой не выпрут при любом неудачном чихе. Он — или кочующий менеджер, умеющий присоcаться к любому финансовому потоку, или служит в ЧОПе. Но я не любитель слушать их натужную похвальбу в пиндосовском стиле, да и неприятно видеть, что люди тупят, потому что так теперь принято.

А вот Саша Рождественский представлял какое-то исключение. Его жизнь явно не удалась, но он был жив и, что самое интересное, бодр и весел. Это заражало. Пара минут разговора с ним и я стал отвечать давно заржавевшими шуточками. А еще через пять минут стала откликаться и дама весьма строгого вида. Но делала это, как будто преодолевая внутреннее сопротивление, что было видно по напряжению, застывшему на ее лице.

Наконец, дама пошла на кухоньку — вняв предложению Саши пожарить кусок мяса непонятного происхождения — на упаковке с весело пляшущими иероглифами был нарисованы какие-то не менее веселые насекомые.

— И так с чего ты, Паша, к лекарю пошел?

— Я же сказал, за лечением после психотравмы.

— А я про тебя другое знал. Публицист, писатель, если не солнце русской поэзии, то и не черная дыра, на всех свысока поглядывает: мол, гений я, а вы, в лучшем случае, менеджеры среднего звена. Видел как-то книгу с твоими рассказками — едва не купил, трех рублей не хватило. Не пожадничал, на самом деле в карманах пусто было. «Над пропастью заржи», кажется, называлась. Чуть-чуть премию «Пукер» не получила, как на обложке значилось. Полистал — ничего, меланхолия сплошная, сюжеты надуманные, герои одинаковые, ни на что не способные, кроме гадостей, рефлексируют всё себе, онанируют, на славную русскую историю какают, ближнему подсирают, но не без юмора.