Алла Кисилева: Осторожно боги

Боль… Ритмично пульсирующая боль погружала сознание в густой туман. Наружу рвался крик, крик о помощи, который никто не слышал. В бесконечно далеком пространстве, мерцающем всеми оттенками жемчужно-серого цвета, светились силуэты. Подобно каменным изваяниям, равнодушно взирали они на корчащееся тело, молящее о смерти и покое. Сочувствия оно не вызывало. Тело было такое маленькое, такое смешное в своей изломанности, такое нелепое среди величественно безупречных фигур. Плоть устала просить, и мольбы сменились проклятиями, безумным протестом против них, против тех, кто смотрит, против тех, кто молчит.

Хотя этот громкий крик бессильной ярости не принес облегчения, произошли перемены, пространство раскололось, туман сгустился, а все окружающее исчезло. И все стало совершенно другим. Наблюдатели испарились, как будто их никогда и не было, а вокруг застыл мир безвременья.

— Вот она, ловушка для простаков, — промелькнула последняя перед падением в бездну мысль, — похоже, что именно это и называют чистилищем.

Я огляделась. Ощущение было странным. Боль почти прошла, став какой-то тягучей. Замкнутые границы, стеклянные стенки, чудовищный виртуальный стакан невероятной протяженности и тени, множество теней со стеклянными улыбками и остановившимся взором. Я попробовала проследить за ними. Они беспрестанно двигались, движение не было упорядоченным, но не было оно и хаотичным. Это был равномерный перенос сгустка энергии из одной точки пространства в другую и обратно, все дальше и дальше, все ближе и ближе. В этом не было ни цели, ни смысла, а только некий механический порядок. Все это казалось очень простым. Если где-то не хватало энергии, ее туда перемещали, как раз ровно столько, сколько было необходимо. Ни больше, ни меньше. В этой простоте было что-то холодное и жуткое, но, как ни странно, она успокаивала.

Теперь я совершенно расслабилась и стала искать Наблюдателей. Оказалось, что их силуэты вновь стали видимыми, никуда они, похоже, не исчезали, а так и стояли на том же месте, но теперь их отделяла плотная пленка, через которую не проходило ни звука.

— Ну что же, может, оно и к лучшему. Без них как-то спокойнее, — пробурчала я, просто для того чтобы услышать свой голос, уж очень неуютно было в этой гнетущей тишине.

Здесь царило вязкое, нескончаемое, затягивающее безмолвие. Оно было подобно неотвратимости зыбучих песков. Боль окончательно исчезла, но вместе с нею тонкой струйкой медленно уходила энергия. Прислушавшись к себе, я не почувствовала ничего: ни страха, ни отчаяния, только тупое равнодушие. Безучастно отметила, что все тело постепенно становилось похожим на безжизненные энергетические сгустки, вяло снующие вокруг. Их движение уже перестало пугать меня, в нем проступила строгая гармоничность. Да и сами тени изменились. В некоторых из них появилось что-то неуловимо знакомое. Так бывает, когда на старом, размытом снимке проступает родной силуэт. До этого они, похоже, меня не видели, но чем больше энергии теряло тело, тем сильнее становилось наше сходство, тем больше я становилась похожей на них.

Тени приблизились. Они обратили на меня внимание. Я услышала их шепот, и оказалось, что полной тишины здесь все-таки не было, просто все звуки были другими, непохожими на звучание обычного мира. Звуки эти своей безжизненностью немного напоминали шуршание полиэтиленовых пакетов. Но тем не менее завораживающий шепот теней, шорох этих энергетических сгустков успокаивал, даже усыплял. Мне стало хорошо и спокойно, появилось приятное ощущение, что я дома, что здесь, и только здесь, мое место. Мне показалось, что я была здесь всегда. Память уходила, становясь ненужной и бесполезной, мир ярких красок и громкого звука, оставленный где-то там, далеко, потерял свои очертания и стал докучливо обременительным. Тело продолжало меняться, каждую его клетку заполняла серая мгла, вытесняя жизнь. Где-то глубоко прозвучало предостережение, глухо закричал тревожный голос, но у меня не было ни сил, ни желания его услышать.

«Пусть себе кричит», — пронеслась далеким отголоском равнодушная мысль.