Татьяна Мудрая - Меч и его палач

…Я бродил по окрестностям, пока не настало то тревожное время меж волка и собаки, о котором меня предупредил мой живой клинок в двух лицах. И лишь тогда вернулся домой.

Там снова было людное сборище – причем уже на моей половине, куда я допускал Захиру лишь в крайнем случае. После женской уборки ничего не найдешь – это прописная истина…

Но они не убирались, не ели и не пили – они, в темно-синем трауре, читали новены по усопшим. Как нохри, так и иллами.

И вокруг дарохранительницы.

При виде меня действо прервалось с такой готовностью, что я понял: меня как раз и ждали, а молитвы прочтут и потом, и еще потом не единожды…

Моя Захира, конечно. Милый мой старенький Грегор. Кардинал, его подруга, их сын, Туфейлиус и Рабиа. Я буду седьмой.

Хельмут, – сказал Арман, чуть подергивая щекой. – Знаешь, вробургские стены меня таки настигли. Как вон и ее – костер.

– Видно, правду говорила твоя сестра, что ей это на роду написано… – пробормотал я. – Но ведь не на ведьминском же костре. Правда?

– Нет, – покачал головой Сейфулла. – Йохана под самый конец эпопеи ранило в бедро, нетяжело. Положили в хороший госпиталь, в старой церкви у кладбища. Там уж изо всех видов войск вперемешку лежали… И приятели, и неприятели.

– Йоханна, помнишь, как огненное зелье любила? – с куда более смелой интонацией подхватила Рабиа. – Там тоже небольшой пороховой склад был – в церкви. Остатки того, что было заготовлено для глиняных бомб. И от какой-то шальной зажигательной стрелки занялось рядом с самым куполом.

Она первая, по запаху, почуяла неладное. Люди как раз на стенах последний приступ отбивали. Вместе она, патеры и врачи почти что всех больных повытаскали, а тут… покалеченная нога, что ли, подвела.

– Меж досок провалилась, – вздохнул ее муж. Отчего-то именно это пошло у него легче. – И тут огонь наконец добрался до пороха, балки свода мигом взлетели – и рухнули. Когда те, кто был снаружи, попытались прорваться, пламя уже стояло стеной. И всё вообще смолкло, кроме его голоса – только стихи слышались сквозь гул, будто произносила их сама смерть…

И он полушепотом произнес:

«Ты свет земли, сияние небес, земли отрада,

Души моей неугасимая лампада,

Наполненная маслом, столь летучим…

Ты проблеск молнии в нагроможденной туче,

Я – сидры терпкий, благовонный дым.

Терновник тот когтями впился в кручу…

Молю, одень его своим огнем святым…»

– Потом спорили, живой или мертвой сказала моя сестра эти стихи, – отозвался Арман. – Ни у одного смертного не хватило бы сил на всё то, что она совершила.

– Но это прошлое, – вступил в разговор его отец. – Всё это переболит и переплавится в горниле времен, как любое горе и любой восторг. Мы хотим говорить о деле, общем для всех иноземцев в Сконде. Захира, милая, ты говоришь, что хотела?

– Да. Муж мой, разве я не внушала тебе ежечасно и ежедневно, что пока женщина-готка не родит дитя от скондца, она не вполне своя? И что ни я, ни ты, несмотря на высокое звание, ни покрытый воинской доблестью Арман, ни Ортос – тоже не свои, как бы их ни любили и не привечали в городе городов и во всей стране?

– Верно она сказала, – подтвердил Хосеф. – И так почти везде. Оттого я, хоть и урожденный франзонец, и не стремился жить и даже бывать во Вробурге до последних событий. Теперь там вне стенам – множество братских могил, а внутри уже восстанавливают малый храм с гробницей Иоанны Темной, где собран ее пепел. И при короле Рациборе я снова сделаю новый Вробург центром своего диоцеза. Здесь же, в Вард-ад-Дунья, мы намереваемся учредить часовню чужаков и пришельцев.

– И оттого, – мягким голосом прибавила Марион, – мы привезли с собой то, что не сгорело в пламени. Сердце моей дочери по молоку.

Тут она протянула руку по направлению к золотому солнцу, однако открыл его, разумеется, кардинал.

Внутри оказалась выемка в форме как бы большой чечевицы, и в ней свободно уместилось нечто… нечто вроде бутона черной розы с четко вырезанными прожилками.

– Чудо, – благоговейно произнес его высокопреосвященство Хосеф. – Я бы не хотел, чтобы до него дотрагивались руками, но это ему даже не повредит. Оно плотное, наподобие той разновидности каменного угля, что называется гагат, и кажется прекраснейшим изделием ювелира.

– Сердце Часовни Странников, – согласно кивнул Туфейлиус. – А мы все таковы. Ведь разве не говорил Пророк, что на этой земле люди должны жить как уроженцы иных земель, ни к чему не привязываясь?