Захар Оскотский - Последняя башня Трои

А он веселился:

— С божьей помощью и современной медициной вы у нас, дорогой, и до трех шестерок дотянете, до полной победы над всякой дьявольщиной! А пока и две отметим! Девочки!.. — президент выпустил мою руку, обернулся, похлопал в ладоши.

Вокруг нас ярким вихрем пронеслись пышнотелые, сияющие улыбками красотки в облаках духов. Стол стремительно покрылся бутылками, фужерами, тарелками с закуской.

— Уж простите, голубчик, своего президента, — сказал он, когда женщины исчезли и мы опять остались вдвоем, — что пригласил вас не по правилам политеса. Да ведь если бы чекисты вас не перехватили и ко мне не привезли, куда бы вы в своей гонке заехали?… А поспели бы вперед наших ребят те, от кого вы улепетывали, что тогда? — он сокрушенно вздохнул. — Не имел бы я удовольствия с вами познакомиться! — И вновь просиял дружелюбной улыбкой: — Так что будем пить за ваш юбилей — коньяк, водку, виски, текилу?

— Ну, если можно, водку.

— О, сразу видно русского человека! Прошу к столу! — Он откупорил промороженный, запотевший штоф «Ледяного дома», налил две объемистые рюмки: — За вас, дорогой!

С голода и усталости у меня от выпитого тут же сладко закружилась голова.

Президент заботливо придвигал угощенье:

— Селедочку попробуйте — нежнейшая! Пирожки с грибами рекомендую!

После второй, почувствовав, что могу совсем размякнуть, я честно предупредил:

— Георгий Михайлович, если у вас, кроме поздравления, ко мне еще и дело, не будем тянуть.

— И то правда! — согласился президент, опять наполняя рюмки. — Что вокруг да около ходить, свои же люди! А дело, конечно, есть, как без него. — Он чокнулся со мной, внимательно проследил за тем, как я выпил. И вдруг сказал совсем другим тоном, точно пилой провел: — Так за что же вас убить хотят, Виталий Андреевич?

Сразу потянуло холодным сквозняком, хмель у меня стал выветриваться. А президент как будто рассуждал сам с собой:

— Дом взорвать, не где-нибудь — в Питере, а расследование с ходу замять… Эдакий пируэт больших денег стоит, не на всякого так потратятся. Серьезным людям вы досадили!

Я молчал.

— Если б то коммерческие коллизии были, так и господь бы с ними, — продолжал он размышлять вслух.

Ну, убьют Фомина, станет одним Фоминым меньше, — да вы закусывайте, закусывайте! — не царское дело вмешиваться. Россия, слава Богу, страна демократическая, бизнес от власти у нас отделен… Так ведь не только из бизнеса в этом деле ноги растут.

Он снова налил мне и себе. Я попытался отказаться, но он лишь на мгновение сфокусировал на мне свой взгляд, и этого хватило, чтобы я послушно выглотал водку, не чувствуя уже ни вкуса, ни опьянения.

— Получил я письмо, — сказал президент, отдувшись после выпитой рюмки и зажевав ее листиком салата, — из ООН, от главного негритоса. Так, мол, и так, действует на российской земле чудовищная террористическая группировка. Угроза всему миру. А дальше — почти ультиматум: либо сами ее давите, либо пустите нас, мы разберемся… Вы, Виталий Андреич, когда на американцев работали, искали к этим террористам подходы? А ну, выкладывайте всё!

Я подумал, что не связан обетом молчания со своей бывшей службой, нет причин скрывать от властей информацию, которую, в конце концов, сам и добывал, рискуя головой. И я заговорил.

Начал с того, как получил из Нью-Йорка удивившее меня задание — расследовать бытовое, на первый взгляд, происшествие с машиной, рухнувшей в Неву. А дальше — поведал почти (почти!) всё, что мне стало известно об организации, укрывшейся под вывеской «РЭМИ». Я рассказал о ее происхождении и целях, о психотронном оружии для устранения неугодных (об этом знала теперь даже мафия), о космодроме и «Суперсониках». Разумеется, умолчал о своих отношениях с Еленой. Не стал говорить о приборе Филиппова (что-то меня удержало). И объясняя суть милютинского законопроекта о космосе, пощадил президента: не выдал ему, с какой легкостью копаются в секретных делах нашей Государственной Думы западные наблюдатели.

Президент слушал со сосредоточенным видом. От шутливости, с которой он меня встретил, не осталось и следа. Он как бы давал понять, что то была игра, необходимая ему для разрядки, а теперь он включился в работу и сразу стал похож на свой экранный облик. Черты лица его отвердели, взгляд застыл. Он и без грима сейчас казался умудренным годами правителем. Наверное, имиджмейкерам было с ним не так много хлопот: всего-то — подсмуглить лицо, навести морщинки да гладко зачесать волосы перед выходом в эфир (его шевелюра, переливающаяся странным мышиным цветом, на самом деле, конечно, была покрашена люминесцентной краской и в специальном освещении перед объективами сама сверкала серебром).