Александр Пиллаев - Мария в заповеднике

— Это только шальной заряд, и большое счастье для Империи…

— Вскрытие тоже бы показало, что это, как ты выразился, «шальной» заряд, — перебил его Министр. — Все было рассчитано. Первый выстрел с глушителем, а ружье охотничье, и жакан — на медведя, как положено.

— У тебя нет доказательств, — рассердился Прокурор. — Ты все выдумал, и эту вещь и глушитель…

— Она между прочим, импортная, ты и сам видишь. Мне ее подарил главный техник Станции, наверное, за минуту, как в нее ударил жакан. Этот иностранец, по имени Пер, не успел даже отойти в сторону, и все видел.

— Как же я ненавижу всех этих иностранцев! — не сдержался Прокурор.

— Разумеется, ненавидишь! Ведь это он спас меня и от второго выстрела тоже, — впрочем, это был уже целый залп.

— Я совсем не то имел в виду, — спохватился Прокурор. Я действительно их терпеть не могу. Все они подозрительные, хотя они и подчиняются законам Империи и слушаются нас, но — я чую — на самом деле они от нас… не зависят. Когда кто-нибудь из них подходит близко, меня бросает в дрожь и хочется напасть и загрызть эту двуногую тварь, но какой-то безотчетный страх останавливает… А эта негодница Мария однажды заявила мне, что мои чувства к Персоналу — это чувства дворовой собаки к прохожему из чужой деревни… Я бы убил ее, не будь она мне племянницей.

— Ты отвлекаешься, Калиграфк.

Министр встал с кресла, подошел к сейфу и запер в нем игрушку Пера.

— Ты пришел убедиться, что я жив, здоров и не понимаю, что там, на самом деле, произошло во время облавы… на меня. Ну-ну, не надо воротить нос, господин Прокурор. Все именно так: я и жив, и здоров, и облава проводилась именно на меня… Но я не держу зла, Калиграфк. Мы с тобой старые волки и понимаем, что, согласно святой традиции, у нас нет морального права идти к власти не по трупам. Я вовсе не хочу сказать, что убил кого-то, чтобы стать Министром, но пожрал, что называется, многих. Я бы мог съесть и тебя, Калиграфк, но боюсь отравиться. Чем ближе к трону, тем больше яда скапливается в наших жилах…

— И поэтому ты пытаешься лишить нас части нашего законного наследства в правительственной династии? Мы все равно не позволим тебе искать наследника на этот раз не в партии краймеров! — закричал вдруг Калиграфк. — Наша партия сильна как никогда, и если тебе удается еще контролировать подданных, то лишь потому только, что мы держим их в страхе.

— И по традиции, и по сегодняшним политическим условиям — в особенности, Отцом Наследника должен быть простолюдин! Это создает видимость демократии, а она теперь пользуется большими надеждами в обществе, — сказал Министр. — Как бы вы ни были сильны теперь, я пока не вижу никакой возможности отступить от освященного временем закона.

— Шенк, либо ты и впредь будешь висеть на волоске от гибели, либо ты примешь наши условия: простолюдин должен быть из нашей среды!

— Я уже говорил с дочерью. Она святая, и ради спокойствия и порядка в Империи она готова родить от производителя с уголовной наследственностью, но… — Министр смутился.

— Надеюсь, Шенк, не твоя к нам брезгливость, которую ты не всегда умеешь учтиво скрыть, сдерживает тебя?! — занесся Калиграфк.

Шенк сказал:

— Нет.

Минуту они молчали.

— Не брезгливость! — повторил Шенк Стрекоблок. — И даже… Ольга, дочь моя, святая девушка, говорю тебе, ради будущего Империи согласна на все… Но… — Шенк опять остановился.

— Послушай, Шенк, не ломай себе голову, — развязно поторопил его Прокурор. — Вряд ли ты что-нибудь придумаешь стоящее, чтобы от нас отделаться…

Министр прервал его:

— Конечно, доля людей с уголовными наклонностями увеличивается в Империи, наверное, с четверть уже будет от всех… — Министр воодушевился. — И все-таки, хотелось еще хотя бы одно правление не вносить пока уголовную наследственность в правящую линию. Разумеется, в будущем это необходимо будет сделать, краймеры должны занять подобающее им высокое положение, как в обществе, так и в правительстве… Но сейчас нам надо укрепиться в мире, а если Большой Конгресс пронюхает, что мы ввели в правящий род уголовный ген, никакие ссылки на древние законы нам уже не помогут. Большой Конгресс прекратит с нами всякие сношения, как это бывало уже в истории, и тогда мы лишимся экономической помощи — «гуманитарной», как они там ее называют. А в течение еще хотя бы одного спокойного правления мы бы могли вытянуть из них домашней утвари, механизмов и электроники достаточно для счастливой жизни.