Евгения Мелемина - Библия улиток

Ресурс-войны, унесшие жизни крупных государств, якобы оставили процветающей Свободе плохое наследие. Тучи с опустошенных территорий несли кислотные дожди, реки с вымерших долин волокли за собой тонны радия и плутония, птицы на крыльях доставляли родовую чуму и прочие страшные болезни.

Синдром негодовал вместе с остальными. Потрясал кулаками и требовал восстановления справедливости.

В это же время по дорогам к Фаресту все скользили и скользили по ночам машины с «туристами», отправляющимися на отдых вместе со всеми своими сбережениями, и зачастую – прихватив и сбережения ближнего своего.

С одним таким туристом Командор как-то перекурил возле поворота на Астрию. Командор любил ходить пешком, он все еще был крепок и пара часов в одну сторону по-прежнему воспринималась им как приятная прогулка.

Он возвращался с базы в хорошем настроении, побыв наконец наедине с собой и полюбовавшись быстрым нежным ручейком, попавшимся на пути. Туриста остановил взмахом руки.

Тот плавно прибыл к обочине, открыл окошко и спросил:

– Куда?

– Огоньку не найдется?

Турист кивнул, глянул на Командора и выбрался из машины.

Они стояли, прислонившись к капоту, курили и смотрели на серую ленту дороги, уходящую к городу-кораблю, начиненному неоном, блеском, дымом и девками в разноцветных париках.

– Один?

– Ага, – сказал турист и сплюнул.

– Насовсем?

– Ага.

Командор не стал больше задавать вопросов, по опыту зная, что чем больше молчишь, тем больше услышишь.

Он курил, пряча огонек сигареты в ладони, смотрел, как тянутся над землей волнистые ножи облаков и стынет падающее солнце.

Густая трава, почти по пояс высотой, колыхалась медленным синхронным танцем. Узкая тропа почти скрылась из виду.

– С Астрии? – спросил турист.

– Да.

– Генетик? Врач?

– К дочке ходил. Она там учится.

– Значит, никто?

– Совершенно никто, – согласился Командор.

Турист сухо закашлялся и закурил новую сигарету.

– А я вот убийца, – сообщил он.

Командор молчал.

– У тебя дочка, – помолчав, добавил турист, – и ты мне по совести скажи, не по закону: прав я или виноват. Сможешь?

– Конечно.

Турист сжег какую-то социальную работницу. Накинулся на нее, облил бензином и чиркнул зажигалкой.

(Командор невольно посмотрел, как он задумчиво вращает колесико зажигалки большим пальцем.)

– А сжег потому, что эта стерва забрала мою дочь, – пояснил турист. – Апельсинов у меня дома не нашлось, работаю я допоздна, на родительские собрания не хожу, женского влияния дочь не ощущает – мать померла три года как, и вниманием обделена – я ж, лля, до ночи пашу, понимаешь? То есть, выращу я неведому зверюшку, а не полезного члена общества, ты понял? И забрали. А я им бензина в харю. Так-то, брат… По совести или по закону?

Он уехал, а Командор сошел с обочины и повалился на густую траву, с наслаждением вдыхая свежий ее терпкий аромат.

Его дочери, Аннабель-Ли, двадцать, и ей еще нельзя снимать с себя квереон-дубликат. Прощаясь, она сказала, что поэтому записала для него видеообращение – «на всякий случай».

Командор снова потянулся за коробкой с чаем. Осталась всего пара пакетиков, наверное, нужно купить новый… Или вынуть что-то из запасов, которыми забивают бункеры.

Запрет на разграбление бункеров строжайший, но приказа-то не было. Пока он размышлял над тем, где взять коробку чая, пришло приглашение на совет по операции «Апокалипсис». Советы эти проводились так глубоко под землей, что добираться туда нужно было не меньше получаса даже с учетом скоростных лифтов.

Пришлось прихватить заваренный чай с собой. Так, с большой кружкой в руках, Командор и явился на совет.

Эту комнату оборудовали с учетом требований понтифика, который явно намеревался здесь жить и заседать в самом крайнем случае. На столе красовалась скатерть, вручную расшитая золотом, сверкали на стенах регалии и портреты деятелей Синдрома, облаченные в рамы редчайших пород дерева. Апогеем убранства являлось полотно «Устранение греха», на котором кто-то во власянице и с ликом, подозрительно похожим на фас понтифика, нещадно колотил толстую томную даму в задранных похабных юбках.

Дама завораживала: с ее помощью художник постарался изобразить и гнев, и гордыню, и зависть, и похоть, и зашел так далеко, что результат смахивал больше на гибрид свиньи и векового дуба, и только непомерно толстые соблазнительные ляжки наводили на мысль, что грех все-таки выведен посредством человеческого образа.