Александр Житинский: Плывун

— Вообще-то Джабраил этого не любит, — проворчала Лариса Павловна. — Собак, кошек… Запрета нет, но… не любит.

Она вручила Пирошникову многочисленные бланки анкет и заявлений для аренды жилья и прописки.

— Заполните завтра и пойдете в бухгалтерию.

— Джабраил — это кто? Хозяин? — спросил Пирошников, разглядывая бумаги.

— Да, собственник.

— Купил этот дом?

— Этот дом ему на сдачу дали, — объяснила Лариса. — Там сделка была миллиардная, город задолжал немного и дал сдачу этим домом. Никто его не брал.

— Почему?

Лариса сделала долгую паузу, пристально взглянув на Пирошникова.

— А вы будто не знаете? Плохая репутация.

У Пирошникова в голове моментально зазвучали первые аккорды песенки Брассанса, которого он любил и хорошо знал: «Дурная репутация». Ему стало весело по обыкновению. Вообще обыкновение Владимира Николаевича как раз в том и состояло, что он смеялся, когда надо бы хмуриться, и наоборот.

Вот сейчас, например, он собирался селиться в доме с дурной репутацией. А кому как не ему знать об этой репутации! Да он сам и создал ее, если на то пошло!

— А что… были еще явления? — понизив голос, спросил Пирошников.

Лариса вновь взглянула на него испытующе.

— А вы ничего не заметили?

— Ну как же! Как же! — взволновался Пирошников. — подземные этажи отстроили… зачем-то. Ремонт капитальный. Не дом, а флагман морского флота. «Петропавловский»!

Лариса Павловна усмехнулась.

— Вот уж точно. Флагман… Только это тайна. Сами узнаете, когда нужно.

— Ну уж и тайна! — нервно усмехнулся Пирошников.

Однако вахтерша более ничего не добавила, и Пирошников вынужден был спуститься к себе на этаж устраиваться на ночлег.

И все-таки любопытство было сильнее желания заснуть, которого, надо признаться, не было вовсе. Поэтому Пирошников, оставив котенка на тахте в своей новой квартире и наказав ему спать, запер за собою дверь и направился по коридору осматривать окрестности.

Движение и суета поуспокоились, за дверями было уже тихо, лишь бубнил где-то поздний телевизор да доносились откуда-то звуки перебранки, прерываемые грохотом мебели. По-видимому, там кидались стульями.

В немногих же боксах, занятых под офисы фирмами, стояла мертвая тишина. Впрочем, и там изредка что-то попискивало, какие-то электронные приборы — охраны или пожарной сигнализации, да с шуршанием выползали листы ночных рассылок из факсовых аппаратов.

Кроме ЧП «Деметра» с приворотами и ворожбой Пирошников насчитал еще три организации: частную школу «Меч самурая», занимавшуюся обучением восточным единоборствам, салон красоты «Галатея», в самом же конце коридора Пирошников уперся в вывеску «Приют домочадца». Это было круглосуточное кафе, о чем свидетельствовало число 24, намалеванное прямо на двери красной краской.

Дверь кафе была приоткрыта. Пирошников сунул туда нос и увидел, как и следовало ожидать, дремлющую за стойкой на высоком табурете буфетчицу да одного-единственного посетителя, который восседал за столиком с недопитой кружкой пива.

Это и был, по всей вероятности, единственный ночной домочадец, нашедший подземный приют в собственном доме, ибо предположить, что он забрел сюда издалека, вряд ли было возможно.

Домочадцу было на вид немного за сорок, это был крепкий мужик с короткой стрижкой, то ли бывший спортсмен, то ли военный. Завидев Пирошникова, он приветственно взмахнул рукой и сделал приглашающий жест — заходи, мол. Пирошникову ничего не оставалось, как принять это предложение. Впрочем, ничто в нем и не протестовало.

Буфетчица приоткрыла глаза и взглянула на нового гостя сквозь ресницы. Взгляд ее был равнодушен, как природа у Пушкина, что невзначай отметил про себя Пирошников.

А поздний домочадец, сменив направление жеста с взлета на крутое пикирование, коим он указал место на стуле напротив себя, благополучно привел Пирошникова на посадку. Возможно, он был диспетчером гражданской авиации.

Не опуская руку на стол, он протянул ее Пирошникову.

— Геннадий, — сказал он.

— Владимир Николаевич, — ответил Пирошников, пожимая ему руку.

Он всегда представлялся по имени-отчеству вовсе не из большого самоуважения, а просто по русскому обычаю, и ждал того же от других, независимо от возраста. Было что-то чрезвычайно милое в старинной дворянской манере называть по имени-отчеству даже молоденьких барышень, кадетов, студентов. Но молодые люди давно уже утратили эту привычку, а затем перенесли ее и на старшее поколение. Пирошникову казалось, что в обращении к пожилому человеку просто по имени со стороны незнакомца есть что-то чуждое, американское.