Чувства человека не могут не меняться. Мне было жаль, что это пройдет, как проходят мгновения счастья, когда вдруг вспыхивает ясностью все мироздание.
– Ты прав, – сказал мне Савел. – Мы плетем паутину сами из себя. И так будет вечно. Вечное возвращение.
Эдик был в состоянии вдохновения (впрочем, из него не выходил).
– Вы не верите в людей. Теперь все будет по-другому. Рушатся вековые стены между гуннами.
Как было бы хорошо жить на этой волне всегда! Но этот выплеск – ничего не изменит. Прежде всего, в самих протестующих. Завтра у них останется то же, что всегда, – энтузиазм молодости, недовольство происходящим, злость, безнадежность потерь. Мы смотрим на созданную веками систему, на нашу судьбу в ней, – снизу вверх. И это не выбить. Измениться должны мы. Но как? Как распрямиться, подняться выше нашего местечкового антропоцентризма, чтобы смотреть сверху вниз, посмеяться над пороками мира?
Теперь я видел, что это возможно.
Опять необычно для летнего сезона похолодало. Шли продолжительные дожди, и не было им конца, как будто наступал потоп. По прогнозам космологов моего мира наступает очередной период охлаждения солнца, всего на один-два градуса, но из-за чего Европу когда-то объял ледниковый холод.
Из океана хлынула волна цунами, и большую часть Острова затопило, кроме нашей Свободной зоны, находящейся на стороне высокого обрыва. Видимо, архипелаг, где находится наш Остров, – опасная сейсмическая зона, и центр – тот вулкан Колоссео, что разрушил нашу прежнюю жизнь и отнял могилу Ильдики и предков старца Прокла.
Никто на Острове не изменил своего образа жизни и мыслей. Наоборот, безалаберные гунны сидели на крышах, ловя с них рыбу удочками, и ни за что не хотели уходить, чтобы не обокрали мародеры. Или лезли под самые бурные потоки, не боясь в них исчезнуть. Здесь смерть воспринимается иначе, чем в моем будущем. Они верят в бессмертие и потустороннюю райскую жизнь, им легче умирать. Потому и надеются «на авось».
Гунны по-прежнему не понимали, что живут на краю бездны, их муравейник продолжал делать свое дело, предписанное природой, пока его не уничтожат дихлофосом судьбы прямо из опрыскивателя в построенную пирамиду, или затопит стихия.
После независимого вече все вошло в прежнее русло. Постепенно восстановился контроль над умами в целях обеспечения безопасности и порядка. Самый туманный вопрос был: над кем контроль? Перепугавшиеся чиновники, обнаружив, что никакой революции не произошло, снова взялись за привычное: силовые структуры «новых гуннов» принялись вылавливать зачинщиков, привлекать к суду, не подозревая о практике помилования. Многие испугались и называли имена зачинщиков, чтобы выгородить себя, хотя им ничего не угрожало.
Эдик был поражен, открыв истину: после нашего грандиозного вече, открывшего достоинство в гуннах, ничего не изменилось в системе.
– Это он! – мрачно говорил Эдик. – Предатель нашего дела.
– Не только он, – останавливал я. – Вокруг него свита – не дает делать реформы. И парламент, избранный из самых крикливых демагогов. Убрать их невозможно. Пирамида вертикальной власти втягивает всех. Эта пирамида имеет тенденцию бесконечно опутывать общество. Гунны принимают ее ради самосохранения. Своим безмыслием и принятием за естественное того, что есть. Если скажут: завтра вас повесят, только и спросят, нужно ли принести с собой мыло, чтобы смазать веревку. Нам не дали время, чтобы изменить сознание.
– Ты не любишь гуннов, – вторил он словам Аспазии.
– Ты же гунн?
– Отъявленный!
Он не размышлял о народе, он сам был им, но лучшей, хотя слепой стороной.
– Тебя я люблю. О чем тогда говоришь? Ты сам страшно далек от народа, – говорил я чужие слова, не опасаясь, что это раскроют.
Откуда системе было знать о другой форме правления, кроме извечно данной их жестоким божеством и преданием? Это независимо от власти. То, что называется «самоцензурой», не что иное, как страх и незнание другого способа спасти себя. Вершина пирамиды власти тоже не знала, как иначе воздействовать на угрозу хаоса.
Я был уверен, что власть не сознавая идет в сторону саморазрушения, в странной непредсказуемости победителя, взявшего в плен множество рабов. С непонятной мне римской решительностью спалить гнезда недоброжелательства до золы на земле, чтобы стало жутко подданным.
На очередном вечере элиты меня встретили враждебно. Там оживленно переговаривались.
Читать дальше