— День рождения? Ты разве не получил от меня подарок?
Партридж пытается вспомнить, что это было. Дорогая ручка с фонариком на одном конце, «чтобы ты мог заниматься и в позднее время и опередил своих одноклассников», как было написано в записке. Отец наверняка не помнит этого подарка. Партридж даже не уверен, что сама записка была написана отцом, ведь он не знает его почерка. Когда он был ребенком, мама писала записки с рифмованными загадками, которые помогали ему найти место, где спрятан подарок. Она говорила, что традицию стишков-загадок и подарков заложил отец, когда они еще только встречались. Партридж запомнил это, потому что мысль о том, что когда-то они любили друг друга, удивила его. Теперь все не так. Он даже не может вспомнить, пришел ли хоть раз отец на его день рождения.
— Вопрос, по которому я тебя вызвал, никак не связан с твоим днем рождения.
— Значит, отцовский интерес к моей учебе. Сейчас ты должен спросить, научился ли я чему-нибудь важному.
Отец вздыхает. Наверное, с ним никто больше не разговаривает в таком тоне.
— Ты научился чему-нибудь важному? — автоматически спрашивает он.
— Мы не были первыми, кто додумался до идеи Купола. Это доисторическая находка. Ньюгрендж, Даут, Мейсхау и все такое.
Отец садится в скрипнувшее кресло.
— Я помню, как впервые увидел изображение Мейсхау. Мне было лет четырнадцать, и я читал книжку про археологические раскопки. — Отец замолкает и складывает очки. — Это был способ создания вечной жизни. Наследие. Это навсегда запомнилось мне.
— Я думал, что наследие человека — это дети.
Отец пристально смотрит на Партриджа, словно тот появился здесь только что.
— Ты прав. Поэтому я и вызвал тебя. Мы обнаружили сопротивление твоей ДНК к некоторым аспектам кодирования.
Мумии. Что-то не так.
— Каким аспектам?
— Тело и разум Седжа воспринимали кодирование без каких-либо усилий. Вы близки генетически, но…
— Каким аспектам?
— Поведенческим, что очень странно. Сила, скорость, сообразительность — все физические аспекты в порядке. Ты чувствуешь побочные эффекты? Психические или физические? Потеря равновесия, странные мысли или воспоминания?
Да, воспоминания есть. Партридж не хочет говорить отцу, что стал вспоминать мать.
— У меня мороз пошел по коже, когда мне сообщили, что ты меня вызываешь.
— Интересно, — отвечает отец, на долю секунды задетый комментарием.
Партридж показывает на висящие рамки.
— Первоначальные чертежи? Совсем новые.
— Это подарок. За двадцать лет службы.
— Симпатичные. Мне нравятся твои архитектурные проекты.
— Это спасло нас.
— Нас?.. — почти неслышно повторяет Партридж.
Семья из двух — теперь только из двух — человек, раздираемая проблемами.
И вдруг, как если бы это логически вытекало из разговора, отец спрашивает Партриджа о матери. О времени незадолго до Взрыва. Когда за несколько недель до гибели она возила Партриджа на пляж. Странная поездка, где они были только вдвоем.
— Твоя мать давала тебе какие-нибудь таблетки?
Почти наверняка с другой стороны настенного монитора за ними кто-то наблюдает. Выглядит совсем как зеркало-обманка. А может, и нет. Может, отец жестом выгнал и их. Но они все равно все записывают: камеры висят в каждом углу.
— Я не помню. Я был маленьким, — отвечает Партридж, хотя он помнит маленькие голубые таблетки. Они должны были лечить простуду, но только усиливали ее. Он дрожал в лихорадке под одеялами.
— Она взяла тебя на пляж. Помнишь? Совсем незадолго до… А твой брат не поехал, у него был важный матч.
— Седж любил бейсбол. И еще столько всего.
— Я не о брате с тобой говорю.
Отец не может произнести имя старшего сына. С момента его смерти Партридж даже пытался считать, сколько раз отец назовет его по имени, и хватило бы пальцев одной руки, чтобы перечислить. Мать погибла, помогая в день Взрыва выжившим добраться до Купола. Отец называл ее святой и мученицей и постепенно перестал говорить о ней вообще. Партриджу запомнилось, как отец сказал: «Они ее не заслужили. Они утянули ее за собой на дно». Это было во времена, когда отец называл выживших «нашими меньшими братьями и сестрами». Лидеров Купола — вместе с собой — он называл «добрыми покровителями». Подобные выражения до сих пор используются в публичных обращениях, но в повседневной речи тех, кто остался за пределами Купола, называют «Несчастными». Партридж много раз слышал, как отец употребляет этот термин. И он должен признать, что сам провел большую часть жизни, ненавидя этих Несчастных, утянувших мать за собой. Однако позже, на лекциях Глассингса, он не мог не задаться вопросом: что же случилось на самом деле? Глассингс намекал, что историю можно изменить. Для чего? Чтобы события выглядели более привлекательно.
Читать дальше