Сергей Шведов - Притягательное обаяние кочевья

Кто расстилает передо собой с восходом солнца богатый дастархан и не скупится на угощение себе любимому, тому всевышний воздает сторицей.

Многоученый суфий Нурлан-бек, как и положено правоверному, поднялся вместе с солнцем, съел два шампура шашлыка, три манты, два мясных беляша, четыре голубца, завернутых в маринованные листья винограда, ломтик курдючного сала с чуреком и маринованной черемшой, перебивая, как заведено у настоящих восточных мужчин, каждую мясную закуску халвой или сладким щербетом, почти сиропом.

Завтрак без мяса — не завтрак, а легкий перекус. Баранина из породного стада Нурлан-бека славилась на весь Малик-Ярславис — таяла во рту и нежным жиром стекала по подбородку, испуская непередаваемый аромат кошары с молочными ягнятами.

Умиротворенный сытостью, досточтимый Нурлан-бек закончил свой завтрак чашей кумыса, которую держал перед собой. Чаша была тяжела, так что пришлось браться за нее обеими руками, а не одной правой, как предписано правоверному. Но это не столь уж тяжкий харам. Куда страшней аллах накажет нерадивую невольницу-кяфирку, которая не процедила кумыс как следует. Нурлан-бек поцокал языком, покачал головой, выловил из чаши и выбросил зеленые комочки навоза и с наслаждением допил божественный напиток лугов и пастбищ, вобравший силу трав, пережеванных породистой кобылицей.

Вошла служанка из неверных, ужасно неловкая в своей парандже и долгополом халате. Один ее вид мог напрочь испортить правоверному настроение на целый день, но ученый суфий Нурлан-бек не зря долго учился управлять своими эмоциями. Вот и сейчас он мысленно заставил себя не замечать неуклюжую кяфирку. Ей непозволительно снимать паранджу даже перед хозяином, чтобы приучить к хорошим манерам эту дикарку.

То и дело роняя и вновь цепляя на ноги шлепанцу без задников с загнутыми носами, служанка в глубоком поклоне приползла на карачках к хозяину и безмолвно поставила перед ним кофе, кальян и проигрыватель. Нурлан-бек брезгливо пошевелил пальцами. Каждое действие просвещённого суфия имеет скрытый смысл, пусть неверная задумается, почему он это делает. Служанка поняла и попятилась на карачках задом к выходу из покоев знатного эфенди.

Нурлан-бек нацепил наушники, но музыку пока включать не торопился. За окнами уже запели птицы, им вторили муэдзины на весь еще пока спящий Малик-Ярславис, до которого отсюда рукой подать. Нурлан-ага с наслаждением прикрыл глаза, вслушиваясь в сладкоголосые перепевы птиц, которые сплетались в единую музыкальную композицию с высокими голосами муэдзинов, звучавших с минаретов, острыми иглами которых был утыкан Малик-Ярславис, город мусульманской славы. Пусть навеки вечные процветает благословенный Урустан, добытый огнем и мечом и дарованный всевышним всем правоверным своей уммы на расплод и умножение… Почтенный Нурлан-бек на миг вышел из блаженного спокойствия и поморщился, когда почувствовал, как подлое недовольство шевельнулось в глубине его души при словах «расплод» и «размножение».

Завидна доля воистину правоверного суннита! Богатеет казна и стекается хлеб в закрома. Из года в год ширятся его владения. Пасутся и множатся его стада, а его семя и племя… Тьфу-ты, глаза бы не смотрели!

Нурлан-бек знал, что сам похож на обиженную обезьянку с толстым животом, тонкими кривыми ножками и загребущими руками до колен. А тут еще этот салафит Бахыт в камуфляже, который ни на миг не расстается с автоматом, как-то сбрехнул в чайхане, что не только сам Нурланбек похож на обезьяну, но и весь его гарем просто куплен в обезьяннике зоопарка, а дети его — не иначе как стадо бесхвостых бабуинов.

Салафит Бахыт в камуфляже, который не расстается с автоматом, никак не мог видеть его гарема, но ох уж эти гаремные кумушки! Как ни прячь жену-мусульманку под паранджу, все равно ее увидят языкастые соседские сплетницы. От этих вертихвосток у колодца вся неприглядная подноготная твоего гарема выплывет наружу, как грязная вода из-под чистой бани.

Нурлан-бек с неодобрением глянул в окно, заметив, как нерадивые рабы неуклюже носятся за его разбредающимися овцами. Эти недотепистые кяфиры хуже хитромудрых шиитов. Ему снова стало нехорошо и беспокойно при одном воспоминании об этих злокозненных шии, словно ему опять кто-то напомнил про стадо бабуинов. Успокоил его душу только некий праведный дервиш-мелами, выкрикивавший эзан на улице за его дувалом.