Николай Воронов - Сам

Ссылками на главные высказывания писателей я надеялся передать их объективное впечатление от романа, что, конечно же, не отменяет самовосприятия и личного взгляда на роман «САМ».

Я не фантаст, а фантазер. Без выдумки изображаемая литературой жизнь не была бы способна оборачиваться человеческими типами и метафорами социального существования. Этот роман несет в себе попытки подобного свойства. Проза, больше всего проза, еще с молодости притягивала меня своей пытливостью. Уже один метод аналитических проб на добро и зло, на вину и бесстыдство, на правду и ложь, снимаемых прозой с личности, классовой среды, общественной формации, создавал предпосылки для понимания человека и человечества, а также, что не менее важно, для образования собственной души. Методом таких проб стремился идти автор. Отчасти он пытался установить через проявления характеров пределы веры и кощунства, благородства и беззастенчивости, истины и обмана…

В форме романа «САМ» я различаю сплав не только разных жанров, но и видов литературы… Утопия соседствует в нем с антиутопией, реалистическое с фантазийным и романтическим… Ничего тут необычного нет. В словесном творчестве нашего века за счет увеличения веса его мыслительности стихийно, подспудно, да и сознательно совершаются слияния стилевых, жанровых, видовых признаков.

Благие умозаключения оценщиков приятны, пожалуй, большинству писателей, однако они и страшны им, в особенности тем, кому не удалось привыкнуть к расточительству критических похвал.

Что еще скажу о романе «САМ»? Для чего? Для затравки? Пускай для затравки.

Я занимался им, думая о судьбах людей и обществ на Земле, стремясь что-то от этих судеб привнести в природу своих героев и в здание воображенной страны.

А вообще-то мой роман о любви, прежде всего о любви неискоренимой, любви человека к человеку, человека к семье и народу, к миру и милосердию, к жизни и вечности.

Танаакин,

Танаакин,

Танаакин!

Очень хотелось Курнопаю, чтобы неуступчивость бабушки Лемурихи растеребило, как однажды повыдрало смерчем оперенье грифа, который нападал на мальчишек, едва они появлялись на рыжем берегу Огомы: ко всему, о чем ни заспорят, бабушка Лемуриха относилась так, будто бы он нарочно ей перечит.

В тот день, когда начали стрелять на рассвете, ее самоуверенность стала приседать, словно гейзеры возле Огомы: то бьют чуть ли не до солнца, то сникают до накипей. Перед завтраком Курнопай сказал бабушке Лемурихе, наспех гладившей его школьный костюм типа десантной формы, что сегодня им торопиться некуда: наверняка бунтует военный гарнизон, — чему она сразу нашла опровержение:

— Ничего неожиданного у нас не бывает. — Но поверх деревянного жалюзи опустила пулезащитную сетку. Всякое случается в столице, где ловко налажена тайная продажа огнестрельного оружия.

Собственное злорадство огорчало Курнопая, и все-таки он поехидничал в душе, заявляя бабушке Лемурихе о том, что сегодня струсит прилететь за ними телевизионная «стрекоза». Бабушка Лемуриха разгневалась на Курнопая, однако не взяла его с собой на крышу дома: проверит, потом позовет. Конечно же, он, чтобы застыдилась при нем за свое наглое несогласие, пока она ехала на лифте, выкрутился на дом по винтовой лестнице. Крыша пустовала, и его глаза затосковали об орхидеях, из которых колибри пили нектар, — такими расписными картинками был покрыт вертолет, — и удивились, что вместо стыда на бабушку Лемуриху напало потрясение. Ее лицо, обычно крепкое, как на деревянных статуях красавиц знатного рода, размягчалось и подплывало в нижней части щек, словно она перед этим плакала долго-долго. Сам Курнопай хотя и чувствовал себя бодрячком, как прежними утрами, перед отлетом на телестудию, тем не менее слегка испытывал тревогу и от перемены в бабушкином лице, и от вида неба, заполненного белыми и черными дирижаблями в шахматном порядке: дирижабль, ближний к восьмиграннику их фиолетового здания, висел над свинцовым рудником. Из гондолы дирижабля дали по ним предупредительную очередь из пулемета. Пули, отскакивая от крыши, прошили лицо Главного Правителя, проницательно смотревшего с фотощита. Бабушка Лемуриха погрозила дирижаблю кулаком.

На стенке лифта Курнопай заметил голубое воззвание.

— «Главный Правитель смещен!» — прочитал он с торжественным выражением.