Михаил Ардышев - Живее всех живых (сборник)

Через площадь перед концертным залом к главному входу стекались тонкие ручейки зрителей, заканчивающиеся небольшим столпотворением непосредственно перед дверями. Причиной тому были два охранника заморской поп-дивы – мужчина и женщина – с дубинками металлоискателей в руках. Действовали они слаженно, процедура не занимала более пяти секунд. Мужчины налево, женщины направо. Провели сканером спереди, сзади, руки в стороны – по бокам, раз, два. Пожалуйста, следующий. В холл мы с Ингой прошли почти одновременно.

В связи с тёплой погодой гардероб не работал. Буфет уже был облеплен страждущими, и мы сразу прошли в зал.

Примерно так я себе это и представлял. Зал на шестьсот мест без балкона, один сплошной партер. Приятно удивили новые кресла, а также недешёвый красного бархата занавес. На стенах на высоте двух человеческих ростов присутствовали чёрные акустические системы со знакомым логотипом «Dolby». Видимо, концертный зал одновременно являлся кинотеатром.

Первые два ряда были демонтированы. На расстоянии полутора-двух метров от сцены стояли хромированные стойки с натянутой между ними цепью. Импровизированный танцпол умилял скромными размерами. Внизу, возле лесенки, ведущей на сцену, переговаривались два российских полицейских. На сцене, скрестив руки, стоял чернокожий секьюрити в строгом чёрном костюме, чёрных очках, чёрном галстуке при белоснежной рубашке. Веса в человеке было не менее полутора центнеров, и я, не знаю почему, сразу представил его в аляпистой одежде, лисьей шубе, с золотой цепью, застывшего в рэперской позе с характерной распальцовкой. Стало весело, я ухмыльнулся и направился за Ингой к нашим местам.

Развалившись в удобных мягких креслах, мы сидели и глазели по сторонам. От нечего делать я вспомнил события вчерашнего вечера и откровения Инги о виденном ночью сне.

Жена работала в школе преподавателем русского языка и литературы. Помимо врождённого женского, материнского отношения к детям, что, на мой взгляд, является обязательным в данной профессии, она была отличным педагогом. Первое место в областном конкурсе «Учитель года», почётное четвёртое в сомнительном всероссийском говорили сами за себя. Я очень ценил и уважал жену за это, радовался её успехам. Может быть подсознательно, компенсируя своё разочарование в выбранной однажды ошибочно профессии. Хотя внешне у меня было всё хорошо: кандидатская, своя лаборатория, аспиранты, студенты. Я никогда не давал повода усомниться в том, что успешен. Знал, что Инга очень расстроится, узнав, что всё не так. Я любил жену и не мог заставить себя позволить ей переживать за непутёвого мужа.

После трагедии, которую я считал нашей общей, Инга изменилась. Со стороны всё было, как прежде. И в наших отношениях тоже ничего не произошло, разве что мы стали ещё более близки. Изменилось её отношение к детям. Всё складывалось из мелочей. Звонки домой, детские писклявые голосочки: «Ингу Михайловну можно?» И часовые беседы по телефону, напоминавшие больше работу психолога. И проверка тетрадей допоздна, брошенная в сердцах ручка со словами: «Не могу я ему двойку поставить. Нельзя ему двойку». И задумчивая поза у окна, взгляд на песочницу с копошащимися карапузами, и безграничная тоска в глазах. И просьба: «Переключи!» при просмотре чрезвычайных происшествий по телевизору во время сюжета об очередной трагедии, случившейся с ребёнком.

Как мне вчера хотелось «переключить» Чернова. Нажать на кнопку и вместо «Младшие классы. Семь-одиннадцать лет…» вызвать хотя бы то же «А помнишь, как купались в Байкале? Жара плюс тридцать, ты с разбегу в воду, а потом пулей назад…». Но Инга не захотела, решила дослушать. Почему? Не знаю.

И сегодня утром… Что-то произошло с женой. Что-то, чего я не мог понять. Но чувствовал, что это только начало. Ощущение тревоги не покидало меня, нарастало как снежный ком, катящийся с горы. Обычная, на первый взгляд, командировка, каких у меня бывает по пять-шесть в году, вдруг вызвала неожиданный интерес у жены. И это в конце учебного года! Взяла больничный, сказала, как отрезала: «Поеду с тобой».

Зал, тем временем, почти заполнился. Молодёжи не много, отметил я, очнувшись от воспоминаний. Но и не мало: процентов тридцать тех, кому нет двадцати пяти. Большинство – наши ровесники или чуть постарше. Были и явного вида пенсионеры, которые самой Спирс в родители годились. У них-то откуда такой интерес? Или всё равно на кого идти, лишь бы «в люди»?