Филип Дик - ВАЛИС. Трилогия

– «Полное затмение», – ответил я.

Затменье полное! Ни солнца, ни луны,

Средь бела дня сплошная чернота.

О свет небесный! Жизнерадостных лучей

Не видно, чтоб порадовать мой взор.

Зачем же Ты нарушил Твой закон

И сделал солнце и луну, и звезды

Сокрытыми от взора моего?!

На это Жирный заявил:

– В моем случае все как раз наоборот. Я освещен божественным светом, который изливается на меня из другого мира. Я вижу то, чего не видят другие люди.

Такой у него был пунктик.

Вот какой вопрос нам все время приходилось решать в десятилетие наркоты: как сказать кому–то, что ему выжгло мозги? Сейчас такой же вопрос встал перед нами, друзьями Жирного Лошадника, погрузившегося в свой теологический мир.

В случае с Жирным можно было бы запросто связать одно с другим: наркотики, которые он принимал в шестидесятых, в семидесятых сдвинули–таки ему мозги. Если бы я мог заставить себя поверить в это, я так бы и сделал. Я люблю решения, которые отвечают сразу на несколько вопросов.

Все дело в том, что я так не считаю. Жирный не увлекался психоделиками. Он вообще принимал их всего–ничего. Однажды, в шестьдесят четвертом, когда достать сандоксовский ЛСД–25 было легче легкого, особенно в Беркли, Жирный принял приличную дозу и отправился путешествовать во времени. То ли в прошлое, то ли в будущее, то ли вообще за изнанку. Так или иначе, он заговорил на латыни и пребывал в полной уверенности, что настал Dies Irae – День Гнева. Он слышал, как приближается Господь, полный ярости.

Восемь часов кряду Жирный молился и стенал на латыни. Позже он клялся, что в течение всего путешествия во времени он не только думал и говорил по–латыни, он еще нашел книгу с латинскими изречениями и мог читать ее так же легко, как любую английскую.

В конце концов, может, происхождение его помешательства на почве Бога действительно лежит именно здесь? В 1964–м его мозгу понравилось кислотное путешествие, и он – мозг – записал его, чтобы прокрутить позже.

С другой стороны, такие рассуждения возвращают нас в 1964 год. Насколько мне известно, способность читать, думать и говорить на латыни вовсе не характерна для кислотного прихода. Жирный не знает латыни. Сейчас он не может связать по–латыни двух слов. Не мог он их связать и до того, как раскумарился хорошей дозой ЛСД–25.

Позже, когда начался его религиозный опыт, Жирный думал на языке, которого не понимал (в шестьдесят четвертом он прекрасно понимал собственную латынь). Ему удалось записать несколько случайно запомненных слов. Для Жирного они вовсе не ассоциировались ни с никаким языком, и он не сразу решился показать кому–нибудь то, что зафиксировал на бумаге. Жена Жирного – его следующая жена, Бет – прошла в колледже годичный курс греческого и опознала писанину Жирного как греческий койне . Или по крайней мере какой–то греческий – или аттический, или койне.

Греческое слово «койне» переводится просто как «общий». Ко времени Нового Завета койне стал самым ходовым языком Ближнего Востока, заменив арамейский, который, в свою очередь, пришел на смену аккадскому. (Я это знаю, потому что я профессиональный писатель, и мне просто положено обладать знаниями о языках). Манускрипты Нового Завета дошли до нас именно на греческом койне, хотя, возможно, источник, которым пользовались синоптики – апостолы Матфей, Марк и Лука, – был написан на арамейском, который, в свою очередь, является формой иврита.

Иисус говорил на арамейском. Получается, что, когда Жирный Лошадник начал думать на греческом койне, он думал на языке, который использовали закадычные дружки святой Лука и святой Павел (по крайней мере для письма).

Письменный койне выглядит забавно, потому что между словами нет пробелов. Это может привести к немалому разнобою с переводами, поскольку переводчик будет отделять слова друг от друга так, как ему нравится. Возьмем английский пример:

GOD IS NO WHERE

GOD IS NOW HERE [9] В данном английском предложении изменение положения всего лишь одного пробела приводит к радикальному изменению смысла: «Бога нет нигде» и «Бог сейчас здесь».

Собственно, мне об этом рассказала Бет, которая не воспринимала религиозный опыт Жирного всерьез, пока не увидела написанное им на койне. Она знала, что Жирный не имеет ни малейшего понятия о койне. Жирный утверждал, что… ну, он много чего утверждал. Я не должен начинать каждое предложение со слов: «Жирный утверждал, что».

За годы – годы! – работы над своей экзегезой Жирный, должно быть, создал не меньше теорий, чем звезд во вселенной. Каждый день возникала новая – более изощренная, более волнующая и более долбанутая. Главной темой, однако, во всех оставался Бог.