Владимир Зенкин: Город Зга

Я потёр ладонями виски, лоб. Мысли путались, в ушах звенело.

— К-куда? — нелепо спросил я.

— Совсем очумел! — возмутился Пенёк, — Ну-ка посмотри-ка вон там, вон — видишь? Даже ориентир поставили. Это для особо тупых спасителей человечества. Идите. Времени на глупости вам уже не осталось.

Я направился к Веле с Лёнчиком. Издали их окликнул, помахал им рукой. А сам не сводил глаз с оранжевой точки… Яркой булавочной головки, пришпиленной к бархатной черноте дальних зарослей. Я шагал широко и твёрдо, и мысли мои быстро пришли в порядок.

Я знал, кто там. Кто только что побывал здесь. Кажется, всё обошлось, слава Богу. Всё? Если бы всё! Если бы не свербящее чувство неловкости… потери… вины…

Костёр горел ровно и аккуратно. От булавочной головки издалека он превращался в оранжевую прореху на драпировочном тёмном фоне с контурами деревьев, кустов, с лоскутом безлунного неба в звёздной пыли.

Мы подходили ближе — и костёр и всё вокруг наполнялось пространством, реальностью.

У костра спиной к нам сидел человек и подкладывал в огонь сухие ветки. Пламя стало взбудораживаться, сминаться и вновь взмывать вверх, выбрасывая стайки нервных искр. Человек слегка отодвинулся от огня, старчески закашлялся, видимо, дохнув дыма.

Волнительный терпкий комок подкатил у меня к горлу. Мы переглянулись с Велой. У неё влажно блестели глаза. Она испытывала те же чувства.

— Здравствуйте, Мик Григорьич! — глухо произнёс я, — Мы… рады вас видеть.

— Проходите, садитесь, — буднично сказал человек, не оборачиваясь, — Обретённое, да пребудет с вами! Я тоже вам рад.

В зыбком свете костра мы увидели наконец лицо Мика Григорьича. Ничуть не изменилось оно за двадцать лет. Ни единой чёрточкой. Как будто мы расстались вчера. Его пронзительные тёмные глаза вдруг развеселились от наших мыслей.

— А вы, небось, уже определили меня в древние старцы? Разочарованы?

— Что вы, Мик Григорьич! — засмеялся я, — Инерция мышления. Двадцать лет, всё-таки.

— Для кого — двадцать лет. А для кого… Вы же понимаете, ребята. Я — такой, каким вы меня знаете.

— Да, Мик Григорьич, — безмятежно улыбнулась Вела, — Мы не просто знаем вас. Мы вас любим. Мы очень вас ждали, Мик Григорьич. А вы?

— А я? — посерьёзнел, даже погрустнел Разметчик, — Я… Конечно. Насчёт «любим»… Мда, запутано всё. Даже для меня. Вы дети уже совсем взрослые. Вы не удивитесь, не испугаетесь, не огорчитесь, если я напомню вам, что меня в данном облике не существует же вовсе. Нету. Не было никогда. Что сейчас я возник во плоти за одну микросекунду до того, как вы меня увидели.

— Огорчимся, Мик Григорьич, — чуть обиженно сказала Вела, — Ещё как огорчимся. Вы всё-таки разрешите нам вам не поверить. Позвольте нам вас и дальше… любить.

— Упрямцы, — вздохнул Разметчик, — Осложняете всё. Ну что ж теперь…

— Мик Григорьич… — начал я.

— Да, вы пришли наконец. Вы намерены во всём разобраться. Попробуем во всём разобраться.

— Мик Григорьич! — с горечью воскликнула Вела, — Вы же знаете наш путь!

— Конечно.

— Почему вы не вмешались раньше? Не помогли уцелеть Пеньку. Почему погибло столько людей?

— И ещё дальше, Мик Григорьич, — добавил я, — Почему произошло то, что произошло? Этот взрыв, эта зона, эта Кайма… Все эти сумасшествия… Неужели нельзя было ничего предпринять? Миссия морформа провалилась, да?

Мик Григорьич досадливо крякнул.

— Ах ты, чёрт!.. Прошу прощенья, друзья мои. За негостеприимство. Вы же с дороги, голодные, уставшие. А я к вам с разбирательствами. Вас же накормить надо. Деликатесов не обещаю, но печёной картошкой угощу.

Он взял палку и начал разгребать стороннюю про-горевшую часть костра, выкатил из золы на траву с десяток чёрных картофелин.

— Для вас. По случаю. Не стесняйтесь.

Какие уж там стеснения. Мы разламывали жёсткие картофельные мундиры, наслажденно вгрызались в горячую рассыпчатую мякоть. Ничего вкусней не существовало на свете.

За несколько минут с картошкой было покончено. Мы запили её водой из фляги. Насытиться мы, разумеется, не насытились, но с утолением острого голода к нам пришёл смутный покой, расслабленность. Ведь рядом сидел человек, который всё обо всём знает лучше нас. Который всё объяснит. Который найдёт выход.

— Ну, как лесной ужин? — довольно усмехнулся Мик Григорьич.