Дэвид Малькомсон: Человек, который убил Гитлера

— Может быть, — продолжал доктор Моллер, — вы хотите, чтобы я ушел?

— Нет! — быстро ответил Браун, но тут же повернул голову к Францелю.

— А вы уйдите! — сказал он, тыкая в него пальцем.

— Вы уйдите!

Пациент определенно поддавался внушению. Молодой ассистент многозначительно улыбнулся своему начальнику и, не говоря ни слова, как он всегда делал в таких случаях, вышел из комнаты.

Только теперь доктор Моллер снова почувствовал гнетущую тяжесть на спине, которая вызывалась у него усталостью.

Обычная работа, которую он приветствовал, как старого друга, после кошмара Рингштрассе, нарушала уединение, но все-таки и отрывала доктора от его затаенных мыслей.

Он посмотрел на Брауна, сидевшего против него. Человек точно оживал: казалось, что на нем оттаивала восковая маска, показывая его настоящие черты.

Теперь в кабинете было только два человека.

— Вы спрашиваете меня, кто я? — сказал он неожиданно. — Вы знаете кто? Германия пробуждается. Мы топчем всех, кто загораживает нам дорогу. Одна нация, один фюрер!

— Да, да, — соглашался доктор Моллер, удивляясь бешенству, с которым человек произносил все это.

— Вы знаете вашего хозяина, — сказал Браун, тут губы его растянулись в безумной усмешке. Он стал смеяться, но доктор Моллер уже привык слышать такой смех. Кнопка с именем Францеля была у него под рукой. Стоило только нажать ее… Но лучше было подождать еще немного.

Голос Брауна переходил уже в крик.

— Вы трусы! Вы все трусы! Дураки и интеллигенты должны уйти! Мы сожжем ваши книги! Ваши церкви! Ваши магазины! Вы боитесь, как ваш Дольфус, который кричал, пока мы не пристрелили его. Вы дрожите, как ваш Шушниг. Он стоял, как женщина, на коленях и плакал передо мной.

— Перед вами?

Изумление доктора было так велико, что он, забыв о своей роли, вскочил с кресла.

— Да, передо мной. Я — фюрер!

Психиатр вздрогнул.

Он видел в этих стенах Христа. Он имел дело с Наполеоном и Фридрихом Великим. Но теперь его охватило какое-то новое ощущение. Он боролся сам с собой, боясь, что вихрь слов, выбрасываемых этим странным человеком, закрутит и его.

Он сам был перед опасностью бреда. Бред наполнял всю комнату. Но, что было страшнее всего, страшнее любой пытки, всех мук больного ума, это — голос.

Голос. Кричащий, воющий, истерический голос, прорезающий воздух во всех концах Европы. Голос, отравляющий прессу.

— Хайль Гитлер! — катилось по улицам.

— Хайль Гитлер! — гремело радио.

— Хайль Гитлер! Хайль Гитлер! Хайль Гитлер!

Доктор Моллер снова поднес пальцы к вискам.

А Браун, нет, не Браун, а Голос, продолжал:

— Мы следуем за нашим флагом. Мы ведем нашу молодежь. Мы не нуждаемся в Боге! Нам не нужно Христа! Нам не нужно папы! Наши ножи — остры. Кровь стекает с наших рук. Ваши женщины!

— Замолчите… Замолчите!

Доктор Моллер разрыдался. Но голос твердил свое. Зловещие слова лились из его горла черным потоком:

— Ваши женщины. Когда нам не нравится то, что они говорят, мы их бьем! Они кричат вот так! — тут изо рта больного раздалось нечто вроде кудахтанья.

— Они кричат, как грудные дети. Они…

— Замолчите, безумный!

Доктор Моллер забыл о кнопке на своем письменном столе.

Он забыл свое собственное имя, забыл об истерзанном, несчастном рассудке, который улизнул из-под его влияния. Он помнил только об одном: надо заставить замолчать этот голос.

Пальцы доктора конвульсивно сжались, как ноги паука, оторванные от своего туловища. Он вскочил…

Прошло несколько минут, прежде чем доктор Моллер оторвался от тела, распростертого на полу.

Он сначала привстал на одно колено, провел рукой по своему окровавленному лицу и сделал попытку собраться с мыслями, понять, что он совершил.

Потом посмотрел на Брауна, на отпечаток своих пальцев на его горле и тут только осознал, что изменил своей присяге.

На стене кабинета висел текст этой присяги, вставленный в рамку.

Доктор был как пьяный; строчки плясали у него перед глазами, но он помнил слова Гиппократа наизусть:

— Я клянусь… Я буду посещать дома для блага больных… чисто и свято буду я применять мое искусство!

Но для Брауна не было места в рамках этого закона.

Он был только символом. Он был только образом и голосом темного изуверства.

Для этого мертвого человека не существовало ни жалости, ни угрызений совести. Они ведь не нужны в аду.

А впрочем, никакого Брауна вообще не существовало.

Возможно, что не было и доктора Моллера.