Дэвид Малькомсон - Человек, который убил Гитлера

А когда все было окончено, чернорубашечники рассыпали золу от этих смешавшихся тел по ящикам, которые были потом разосланы по осиротевшим домам.

Но не всегда эти процедуры проходили гладко.

В то утро, когда Северин Браун впервые надел свою черную рубашку, произошел казус, весьма характерный для нацистского стиля работы.

Браун только что опустил дуло ружья после произведенного выстрела, как у ворот раздался резкий визг остановившегося «мерседеса».

С переднего сиденья машины спрыгнул человек с коротко подстриженными усами и побежал к плацу. Когда он отдавал салют адъютанту, все его медали зазвенели.

— У вас есть в списке человек по имени Вильгельм Шталь? — резко спросил прибывший.

— Одну минуту, господин знаменоносец! — сказал адъютант, нервно проводя по листу. — Да, есть. Но…

— В чем заключалось его преступление? — нетерпеливо продолжал знаменоносец.

— Он… он пересылал за границу деньги… Он вполне заслужил свою кару.

— Кару? Вы хотите сказать?

— Да, — пожал плечами адъютант. — Он был расстрелян час тому назад.

Лицо знаменоносца покрылось багровым румянцем.

— Ах, Боже мой! — воскликнул он. — Какая ужасная неприятность!

— Но человек этот был осужден к расстрелу вчера ночью. Я был на суде. Он был виновен.

— Он имел защитника?

Лицо адъютанта исказилось недовольной гримасой.

— Но… но, господин знаменоносец, вы ведь знаете, как происходят эти суды?

Это прибывший знал.

— Да, да, конечно. Но неужели сам Шталь ничего не сказал в свою защиту?

— Черт побери! Ему было приказано замолчать. Генерал Геринг приказал вывести его.

— Генерал?

— Да, он был судьей. Но, господин знаменоносец… Я не понимаю… Разве тут есть какая-нибудь ошибка?

— Есть, — горестно воскликнул офицер. — Вы расстреляли не того Шталя.

— Господи!

— И это очень жаль. Он был прекрасным партийцем!

Адъютант снял фуражку, вытер козырек, потом снова надел ее.

— Хорошо. Что же мы будем делать?

— У вас остался прах?

— Конечно!

— Нужно сделать что-нибудь для семьи убитого. Я придумал. Вместо того, чтобы посылать прах по почте, кто-нибудь отвезет его лично с официальным выражением нашего сожаления.

— А как насчет цветов? — улыбнулся адъютант.

— Цветы обязательно надо!

Оба офицера перемигнулись, а чернорубашечники захохотали; некоторое время они хохотали так, что у многих слезы выступили на глазах.

И сам Северин Браун также хохотал, как будто дело шло о каком-нибудь маленьком неуклюжем жесте, о штанах, упавших посреди улицы или о человеке, свалившемся в лужу в праздничной одежде.

Он смеялся даже громче других над этим бедным Вильгельмом Шталем, который был расстрелян по ошибке.

Он так трясся от смеха, что адъютант окликнул его и приказал:

— Вы возьмете прах, отвезете его доброй женщине и передадите ей, что мы очень сожалеем о случившемся.

— Да, — осклабился один из штурмовиков. — А крематорий представит ей потом счет за двух расстрелянных.

— Я скажу ей все, что надо, — сказал Браун. — И я уже позабочусь о цветах.

Потом Северина Брауна с золой в картонной коробке отвезли на квартиру покойного Вильгельма Шталя.

Это дало ему возможность заглянуть глубоко в глаза Германии и то, что он увидел в этих глазах, было страшно, полно скорби и затаенного гнева.

Он заранее заготовил маленькую речь. Он собирался потом рассказать обо всем этом в казарме и посмеяться опять со своими новыми товарищами.

Но разве можно разговаривать с женщиной в трауре, взгляд которой исполнен жалости и презрения, от которой идет такая струя волны ненависти, что кровь стынет в жилах?

Оказавшись лицом к лицу с этой женщиной, он почувствовал себя ослабевшим прежде, чем она вырвала у него из рук цветы и швырнула их ему в лицо.

Бледный, спотыкаясь, он сбежал по лестнице вниз и почти упал в автомобиль, а г-жа Шталь начала истерически кричать.

Отъехав на некоторое расстояние, он пришел в себя и смог собраться с мыслями.

Постепенно он успокоился, уговорив себя не беспокоиться попусту.

Что-то глубоко в нем как будто отмерло и с этим отмерло и беспокойство, связанное с гибелью Шталя.

Вильгельм Шталь был, конечно, просто дураком, которому здорово не повезло… И потому самое лучшее для него было, конечно, умереть…

Его расстреляли… Так ему и надо. Его, конечно, убила пуля Северина Брауна.

Но, конечно, он приехал в Берлин вовсе не затем, чтобы убивать Вильгельмов Шталей. Тут было что-то, что-то весьма значительное.