Эдуард Веркин - Через сто лет

– По-моему, ему нравится, – сказал я. – Он счастлив…

– Кузя, мальчик мой…

Кострома протянула к собаке руку. И тут случилось так: собака Кузя перестал возиться в своей мерзости – откуда тут, кстати, эти головы? – и однозначно злобно зарычал.

И тут Костромина допустила ошибку. Я не большой знаток собачьей психологии, но мне кажется, действовать следовало иначе. А Кострома попыталась его поймать.

Кузя гавкнул, щелкнули зубы.

– Что это… – Кострома смотрела на руку. – Почему…

Показалась кровь. Вялая и черная. Несколько капель.

Собака Кузя завыл и шарахнулся в подворотню или в щель какую-то, я не заметил.

– Взбесился, – сказал я. – Вот и все. Его, наверное, крысы покусали, вот он и взбесился.

– Он не взбесился.

– Взбесился. С ума сошел. Слушай, я подтвержу, что он взбесился, тебе его заменят по гарантии.

– Бешеные собаки не могут ничего есть, нас в школе учили, – прошептала Костромина. – Просто он… он меня испугался.

– Да ничего он не испугался…

– Он понял, что мы не люди. Что я, его хозяйка, не человек. Он возненавидел меня…

– Да брось ты. – Я взял Костромину за руку. – Брось. Он же животное, он ничего не понимает.

– Наоборот, – к.б. всхлипнула она. – Наоборот, Поленов, он все как раз понимает. Он понял и сбежал.

– Мы поймаем его еще раз. Сейчас я понюхаю…

– Не надо! Не надо нюхать, Поленов!

– Почему не надо? Мы его сейчас найдем…

Костромина помотала головой.

– Не надо, – сказала она. – Какая разница? Пускай.

Костромина намочила ладони под дождем, стряхнула.

– Неважно, Поленов, – сказала она. – Все так и должно быть. Прах к праху. Потому что навсегда. Потому что Навсегда, дурацкое имя… Пойдем домой.

– Но…

– Домой. Я устала.

Я устала, сказала она. А я не услышал. Надо было, конечно, понять. Но я не понял, думал – это к.б.

– Домой.

Мы развернулись и пошли домой. Выбрались из переулков, под ногами стало потрескивать, я поглядел и увидел, что это лед. Мы шагали, и вода медленно превращалась в лед под нашими квадратными, подкованными сталью ботинками, а мне представлялось, что не лед это совсем, а земля, земля трескается от напряжения, как лед тогда, в первый раз.

Пришел заморозок. Реакторы на станции не справились с нагрузкой и пропустили в город холод. Скоро Новый год.

Беловоблов. Мы живем не в самом последнем по размерам городе, но оказалось, что город этот, свернувшийся калачиком в петле реки, мал, как блюдце: горбатый Беловоблов приближался к нам, вынырнув откуда-то, отделившись от стен, определившись из жидкого от воды воздуха, Беловоблов с безнадежно сросшимися позвонками.

Я увидел его первым, почувствовал, город продолжал впиваться в мою голову, Беловоблов пах водой, железом и вчерашним дуэльным маслом, Костромина заметила его тоже и сжала мою ладонь.

Потому что Навсегда.

– Не хочу, – сказала она. – Пусть он уйдет…

Но я все еще не понимал.

– Да это же Беловоблов. Знаешь, давай его будем теперь Горбатым называть? Это смешно…

Кострома попыталась потащить меня назад, в переулки, но я не собирался бояться какого-то там Горбатого, я его победил, и он был мне не страшен.

Кострома дернулась еще раз и успокоилась, прижалась ко мне, я чувствовал ее холод, холодней дождя.

– Привет, Горбатый, – сказал я к.б. приветливо.

– Привет, – ответил Беловоблов. – Привет.

Мы поравнялись. Он выглядел неплохо. Горб действительно появился – мясо наросло там, куда попала пила, но это пройдет, организм справится, главное, гематогена побольше есть, меня затошнило.

– А вы тут что? – спросил Беловоблов. – Гуляете?

– Гуляем, – ответил я. – Погода отличная. Зима.

– Зима.

– Зима. Слушай, Беловоблов, ты коньки не заточишь?

– Заточу. А зачем тебе коньки?

– Как зачем? Кататься буду. Со Светой. Все люди обожают на коньках, ты разве не знал? Если и дальше такие морозы будут, река встанет. И мы со Светой пойдем кататься. Вот и Костромина тоже, она умеет.

Тогда Беловоблов сказал. Совершенно равнодушным и пустым голосом, так у нас говорят почти все.

– Она не приедет.

– Что? – не услышал я.

– Не приедет. Света. Я Ингу Сестрогоньевну встретил. Заболела. Света. Кажется, грипп.

Больше он ничего не сказал, пошагал прочь. Гордо держа понурую голову.

Стало еще холоднее, с далекого океана прорвался циклон, неожиданно, спутники проворонили, мало их у нас. Спутники проворонили, а реакторы не справились, их давно пора на профилактику.

И мелкий дождь превратился в колючий снег, сыпавшийся с неба острой манной крупой. Как там, наверху, на телебашне.