Сергей Снегов - Люди как боги (трилогия)

— Ты сказал — по влечениям. Как это понимать?

— Они — исполнители. Я — мечтатель.

Все его ответы были удивительны, этот показался мне всех удивительней.

— Мечтатель? Невероятно!

— Еще недавно тебе показалось бы невероятным само мое существование.

— Верно. Но о чем ты мечтаешь?

— Обо всем, что затрагивает мое воображение. Пять моих собратьев трудятся, потом отдыхают. Я мечтаю, а отдыхая от мечтаний, тружусь, то есть руковожу Станцией. Временами я изнемогаю от мучительного воображения, слишком горячие мечты сжигают мои клетки… Тогда я тоскую. Тоска — одна из форм моего существования.

— Ты не ответил, Мозг…

— Я ответил — мечтаю обо всем.

— Мне это непонятно. У людей мечты имеют направленность. Я бы сказал: человеческие мечты — векториальны… Тебе понятен такой язык?

— Вполне. Продолжай.

— Мы обычно мечтаем о том, что сегодня не дается, но завтра будет осуществлено. Наши мечты предваряют дела, они — первые ласточки готовящихся действий. Практичность — вот что лежит в фундаменте нашей фантазии. У тебя по-иному?

— Совершенно по-иному. Я мечтаю лишь о том, чего никогда не сумею совершить. Мои мечты не предваряют дела, а заменяют их. Ваши мечтания — нащупывание еще не раскрытых возможностей. Мои мечты — вечная моя тоска по отсутствию возможностей.

В третий раз он упоминал о своей тоске. Никакой программой имитации такие объяснения не могли быть предусмотрены, они были бы излишни в любой форме обмана. Теперь я не сомневался, что Голос — тот, за кого себя выдает. И мне казалось, что я обрел ключ к расшифровке его действий, начиная с самого важного — ухода от разрушителей к нам.

— О чем ты тоскуешь, Мозг? Поведай нам свои печали.

— Поймете ли вы их? Вы свободны, а я невольник. Могущественный узник, настолько могущественный, что мог бы обратить в прах миллионы живых существ. И одновременно — раб! Никому из вас незнакомо ощущение несвободы.

— Почему же? Мы лишь недавно из плена. Каждый из нас хлебнул горечи неволи.

— Временной, человек! Вы верили, что заключение должно закончиться, надеялись на это, знали об этом! Вы добивались свободы, как чего-то возможного, — и добились ее. А я в заключении вечном. Вдумайся, адмирал Эли! Вслушайся в эти слова — вечная неволя! Неизменное, нерасторгаемое, неизбывное заключение — от начала до конца жизни! Сама твоя жизнь — как естественная форма неволи, и единственное освобождение — смерть! Вдумайся в это!

Я поставил себя на его место и содрогнулся.

— Понимаю, Мозг. Ты мечтаешь об одном — о свободе!

— Обо всем, боже мой, обо всем! Обо всем, что по ту сторону меня. Обо всем, что для меня недостижимо. О всем во Вселенной! О всей Вселенной!

Я не знал, о чем спрашивать дальше. Все мы, не я один, были пристыжены нашим благополучием перед лицом этой непрестанной неустроенности. Страстный Голос тосковал о свободе, мы до боли в сердце понимали его. Теперь мне стыдно было, что я смел заподозрить этого страдальца в мелком обмане, спутал его величавую печаль с хитрой интригой.

— Расскажи о себе, Мозг, — попросила Мэри. — Ты назвал нас своими друзьями, ты не ошибся — здесь одни твои друзья, верные, нежные друзья!

Он раздумывал, может быть, колебался. Он, казалось, не был уверен, нужно ли нам так глубоко проникать в темные недра его страданий. Он уже был нам другом, но еще не убедился, все ли мы стали его друзьями. Над ним слишком долго нависала черная скала чужой подозрительности, он слишком долго испытывал страх, чтоб сразу отделаться от него.

Он не был вечен, но был стар, если измерять существование земными стандартами. И с первого проблеска сознания он помнил себя отделенным от тела. Он, несомненно, зародился в организме какого-то родителя, очевидно, пленного галакта, он мог быть мозгом ребенка-галакта, но его определили в самостоятельное существование еще до того, как появилось самопонимание. И с того же времени, еще в досознательной его жизни, его специализировали на управлении Станцией Метрики на Третьей планете. Он всегда был тут и всегда был один.

Возможно, сначала он дублировал чей-то одряхлевший мозг, впоследствии уничтоженный, когда молодой сменщик стал способен к самостоятельному функционированию, — ничего этого он не помнит. И он не помнит своих наставников, он допускает, что они были, но их наставления доходили до него безымянными импульсами, его натаскивали, а не обучали, — так ему представляется сейчас. Его создавали мыслящим автоматом, но он не удался, он отошел от программы, хотя среди шести Главных Мозгов, обеспечивающих безопасность Империи разрушителей, он не считался хуже других.