Антон Волк - Сердце Великана

Уничтожь свои мысли о земной жизни!

Этот совет из инструкции для японских пилотов-камикадзе второй мировой, вертелся у меня в голове и никак не желал уйти из сознания.

Уничтожь свои мысли о земной жизни!

Проклятье! Замогильный голос давно мертвого, читавшего эту инструкцию, командира так и продирается через этот текст. Прилипчивые слова! Словно слова песенки-прилипалы, которая упорно не забывается. Правда песенка-прилипала рифмуется. А тут? Вроде бы тупо и прямо сказанные слова, но поди же! Что-то есть в них. Страшное и безнадежное. Как наше положение. Приказ выбросить из головы все: детство, родителей, друзей, зеленые луга и дома родного города, запахи жизни. Все! Отринь это, «чувак»! Ты — мертвец, который через пять минут врежется на скорости шестьсот километров в час в американский авианосец!

Уничтожь свои мысли о земной жизни!

— Внимание группа, начинаем раскрутку гироскопов и маховиков. Подсоедините приводы, пожалуйста!

Я послушно подключил клапанный разъем в щель соединителя. Наконец-то слова-прилипалы перестали звучать в голове. Раздался едва слышимый свист воздуха под большим давлением начавшего раскручивать маховики в моем наспинном снаряжении.

Три минуты энергии. Это все что мне должен был выдать маховик после выброса. Более чем достаточно! Большинство из нас умрет уже на первой минуте. Если вообще кто-то выживет на этот раз. И такое бывало нередко.

— Пожалуйста, проверьте ваши камеры!

Я послушно потянулся за спину и вытянул из зажима камеру. Механическую, с четырнадцатимиллиметровой пленкой и на всякий случай довернул ручку взвода до самого конца. Туго. На десять минут съемки — хватит с лихвой. Вполне достаточно чтобы снять собственную смерть. Чтобы эксперты центра противодействия, рассматривая ее до дыр, смогли узнать что-то полезное об инопланетянах. Даже после моей смерти. Стальной кожух камеры вполне способен пережить падение с высоты в тысячи метров.

Наш переделанный, «безэлектронный», «Оспрей» в этот момент заметно тряхнуло. Я чуть не выронил камеру, успев перехватить ее в последний момент в воздухе. В отличии от меня, сидящий напротив Шахрани, оказался менее ловок, и взаправду уронил сделанную по старинной — еще немецкой технологии — камеру. Камера покатилась между скамейками десанта, дребезжа и подпрыгивая от вибрации фюзеляжа самолета.

Наш, стоящий между рядами десантных скамеек, инструктор, рыжий австралиец Гарвис, тотчас подхватил камеру и цокая языком дотошно ее осмотрел.

— На. Не сломалась. Держи! — сказал он, протягивая Шахрани механическую камеру, размером не больше сигаретной пачки.

Шахрани — перс из Тегерана, города которого давно уже не было на свете, принял камеру. Дико смущенный, покрасневший как рак. Шахрани был очень стеснителен. Глядя на него, я вспомнил слова Антона: «Что он среди нас вообще делает?» — спрашивал он меня давеча с большим недоумением. — «Он же жутко боится смерти?!»

Вспомнив эти слова, я непроизвольно посмотрел в сторону Антона.

Тоха хмуро буравил перса глазами. Увидев, что я на него смотрю, ухмыльнулся.

— Чем, ты, недоволен, Тоха, — спросил я. — Они же союзники ваши были. Заодно против проклятых империалистов. Как там их? «Пиндосов»? Или «Пендосов»?

— Иранцы не были друзьями России, — ответил он. — Просто все по старому принципу сложилось: враг моего врага — мой союзник. И сколько раз тебе говорить: я — белорус, а не русский.

— А как же старшие братья? — поддел я.

— В гробу видел!

Шахрани подозрительно уставился на нас. Переводя взгляд с Тохи, на меня и обратно. Русского языка он не понимал, поэтому наши замечания остались для него полной белибердой. В отличии от Гарвиса и Сергея. Гарвис знал с десяток языков, в том числе и персидский. Полиглот-преподаватель из Австралийского лингвистического университета. Сергей же был родом с Находки. Вместе с семьей они удрали на катере сразу после первой волны пришельцев.