Ник Никсон - Жажда. Тёмная вода [СИ]

— Так и сказал? — Барни нервно усмехнулся. Ему с Фонарем тоже пришлось вернуться с пустыми руками.

Гортранс выставил посты на всех дорогах и аннулировал пропуска машин сталкеров. Тех, кто пытался проехать, угрозами расстрела разворачивали назад.

— Именно так и было, — подтвердил напарник Котла Бизон.

— Ну а он что?

— А что, — продолжил Котел. — зассал. Позвал главного — в мундире такого, важного, сабля какая — то висит на поясе, треуголка на башке, морда наглая. Мушкетер хренов. Тот и говорит, мол, не пущу. Возвращайтесь в стойло свое, или шмальнем по вам — так и говорит. И тут самое главное добавляет, — Котел сделал паузу, подняв палец вверх — За то, что наших положили.

— Вы положили? — воскликнул удивленно Фонарь.

— Да, не мы. Мы с Бизоном вообще не при делах. Я Бате маякнул по рации, тот говорит не спорьте с ними, возвращайтесь, мы и вернулись. Но я того мальца расспросил напоследок, и он шепнул, что якобы сталкеры подстрелили дружинников. И из — за этого весь сыр — бор.

Повисло молчание. Сталкеры оглядели друг друга. За столом присутствовали члены всех двоек, хоть и не в полном составе. Каждый по очереди словом или жестом подтвердил, что ничего не знает об этой удивительной истории. Когда очередь дошла до Кобальта, он, потягивая холодный чай без сахара, пожал плечами.

— Да бред же, никто бы из сталкеров на такое не пошел, — отмахнулся Опер. — Это очередная провокация, чтобы часть нашего рынка отобрать. Надо не реагировать и спокойно работать.

— И как теперь ходить в поле? — воскликнул кто — то из собравшихся. — На машинах не проехать, а на своих двоих много добра не упрешь.

— Правильно Витек сказал. Взять штурмом один пост, положить двух — трех уродов и сразу блокаду снимут, — предложил Котел.

— Давно пора было, — воскликнули за столом.

— Ага, получат на что нарывались, уроды.

Фара взмахнул худощавой рукой, будто лезвием и сказал:

— Ау, блин, бойцы. Их в пять раз больше.

— А у нас стены толще.

— А воду кто нам привозить будет? С собственным желудком воевать собрался? — спросил Опер Котла.

— Найдем водовозку, делов — то.

— А поедешь ты на ней как, если дороги блокированы?

— И что теперь проглотить это предлагаешь? Запереться тут, и позволить им наш кусок хлеба захапать?

— Надо тщательней работать. Давать скидки и тогда все будут брать у нас, и Гортранс отстанет.

Гул криков и препирающихся голосов смещался в голове Кобальта в одну сплошную звуковую кашу. Он думал о том, что сказал ему Витька. Слова племянника вывели его из себя — он едва сдержался, чтобы не убить его. Но были ли те слова лживы? Или он услышал правду, которую так боится принять?

— Проглотим сейчас, и нас вообще стеной обнесут, — сокрушался Котел. — Как прокаженных. И сдохнем от жажды как в блокаду.

— Да, мы не терпилы.

— А, может, кто из нас правда пристрелил тех уродов? — перекроил напряжение Фонарь. — Ну же, сознавайтесь, парни.

— Брехня, — отмахнулся Фара. — Все бы уже знали.

— Зачем им это придумывать? — спросили его несколько человек в голос.

— Провокация это!

Кобальта вызвали по рации, и он вышел из столовой, ни с кем не попрощавшись.

— Надо успокоиться. Батя обо всем договорится, — услышал он голос Опера напоследок.

В фойе третьего этажа Кобальт заметил повара Матусевича увлеченно беседующего с тем самым пацаном, которого привел Фонарь. Имя у него еще странное. Локус. Если пацан до сих пор здесь, значит, Току не удалось найти его родственников. Надо поговорить с Олей, чтобы она его забрала и распределила кому — нибудь в семью. Не будет же пацан и дальше волочить свое существование с Током. Испортит его этот забулдыга. Один плохой пример уже есть.

Батя сидел за столом, сложив перед собой сжатые в кулаки руки. На нем не было лица. Кобальт только однажды видел его с таким отрешенным взглядом. Дело было во времена, когда Гортранс только зарождался. Тогда община представляла собой сборище бывших урок и отбросов, которых Суворов собирал по всей вымершей Москве. Плохо организованные, озлобленные, они работали на расчистке дорог и часто конфликтовали со всеми представителями общин. Один из таких конфликтов едва не перерос в полномасштабную войну. Батя и Суворов встретились, чтобы решить очередной спор, разговор зашел слишком далеко. Батя, будучи в компании всего трех человек на глазах десятка дружинников зарядил Суворову по роже. Возможно, именно вопиющая наглость и смелость командира сталкеров остановила будущего Великого князя отдать приказ пристрелить наглеца на месте. Впоследствии Батя выплатил за это оскорбление солидную компенсацию в монетах, однако Суворов не забыл прилюдный позор и мечтал отомстить.