Александр Якименко - В Зоне и её окрестностях

— Вишгороду вже не існує? [8] Вышгорода уже не существует?

— Києва теж. Москви, Нью-Йорку, Берліну… — голос полковника перешёл в неразборчивый хрип, затем снова окреп — Допоки був зв’язок … Я встиг почути, що ракети йдуть до всіх великих міст. Моя сім’я була в Києві, у бабусі… Наталю, як твої успіхи у школі? [9] Киева тоже. Москвы, Нью-Йорка, Берлина… Пока была связь… Я успел услышать, что ракеты идут ко всем большим городам. Моя семья была в Киеве, у бабушки… Наташа, как твои успехи в школе?

Сталкеры стояли и слушали, как полковник беседует с женой и дочерью. Иногда бред отпускал, и слезящиеся глаза открывались, с болью глядя на присутствующих.

— Есть одно средство, — пробормотал Волк, доставая шприц-тюбик без маркировки. После укола глаза полковника закрылись крепче, с губ сорвалось: «Донечко моя!» [10] Доченька моя! и на этих губах застыла спокойная улыбка. Минут через пять полковник перестал дышать.

Человека, уменьшившего конец света на две боеголовки, сталкеры похоронили на сельском кладбище. Они проводили полковника с воинскими почестями, трижды выстрелив в тяжелое, тёмно-серое небо. Затем пустили по кругу фляжку со спиртом. Помолчали. Здесь, в этой деревне, часть которой уцелела, поскольку находилась на дне довольно глубокого яра, сталкеры впервые после катастрофы увидели зеленеющие деревья. Листва была ещё зелёной, но растения уже умирали. Ночные морозы и недостаток света доконали их. Волк рассматривал товарищей. Вроде всё было как всегда. Но, в течении последнего часа, каждый второй из присутствующих подходил к Волку, отзывал для разговора наедине и просил ампулу, вроде той, которую получил полковник. Неутомимый шутник Бусел, всегда уравновешенный Рубин, простой как доска Циркач, а ещё Гобой и Рак. Что заставляло этих людей, неоднократно прошедших через ад, годами ежедневно ходивших по краю, вдруг капитулировать, захотеть лёгкой смерти? Волк не понимал. Он вздохнул и объявил:

— Мужики, вечером соберемся вон в том большом доме. Поговорим, что дальше делать. И вообще…

— А чего не сейчас? — спросил Чувак.

— Та мысли у меня есть, додумать надо. И вы тоже походите тут, осмотритесь. Подумайте.

— Рубин, там, за деревней, аномалии есть. Давай пройдёмся. Может чего надыбаем. — обратился Баллон к Рубину, который подобрал один из пустых контейнеров Хрена. Тот кивнул. Они двинулись вдоль подножия обрыва, привычно вслушиваясь в попискивание детекторов. С ними увязался и Бусел.

Но идти молча, как привыкли ходить сталкеры, не получалось. Слишком давило небо. Нарушил молчание Баллон:

— Рубин, жалеешь, что с теми солдатиками за Рада не рассчитался?

Рубин помолчал с полминуты, затем ответил:

— Уже нет. В первые минуты хотел мстить, убивать. А теперь… Теперь прошло. Ошибка. И ещё инерция. Инерция мыслей. Они просто не поняли, что старый мир кончился. Что их вражда осталась в прошлом.

— Зря ты так, спускать такое нельзя! Они ж нашего убили, сталкера! Валить козлов надо было! — высказался Бусел.

— Бусел, ты не прав, — ответил ему Баллон и вновь обратился к Рубину:

— Ты знал Джека до Зоны?

— Нет, откуда? Я жил в Нью-Йорке. Он был откуда-то из Техаса. К тому же у него были нелады с законом, поэтому он и бежал со Штатов. И в конце концов оказался в Зоне. Но он был моим соотечественником. Общение с ним напоминало мне о доме, о жене и детях.

— У тебя есть дети? — излишней деликатностью Бусел не страдал.

— Были. Ты же слышал полковника. Мне не стоит надеяться на чудо и мечтать о том, что моя семья выжила в уничтоженном городе.

Баллон не нашёлся, что сказать. И даже Бусел сообразил, что брякнул лишнее. Некоторое время сталкеры шли молча. Затем заговорил Рубин:

— Я должен был бросить всё и уехать домой! Я был везучим сталкером. Я добыл много хабара и заработал много денег. Уже рассчитался с долгами и даже создал некоторые накопления на будущее. Я должен был сгореть с Дейзи, Робби и Никки. Проклятая Зона не отпускала. То подбрасывала выгодное дельце, от которого трудно было отказаться. То требовали помощи люди, отказать которым я не мог, поскольку и они не раз спасали мне жизнь. Я просто не хотел себе признаться, что стал адреналиновым наркоманом. Я тосковал по семье, но уже не мог жить без ежедневного риска. Я дорого заплатил за это. Мои жена и сыновья превратились в пепел, а я всё ещё жив. Осознавать это просто невыносимо.

И вновь у Баллона не нашлось подходящих слов. Сам он был холостяком, родители и брат умерли десятилетия назад. Он был один, он видел переживания тех, кто потерял семью, но сам таких переживаний не испытывал, поэтому не знал как приободрить товарища. Через десяток шагов Рубин вновь заговорил: