Дылда Доминга - Erratum-2

— Это была она? Но ведь так не бывает, даже если она выжила, — возразил Небирос.

— Ты много знаешь о коконах? — с издевкой поинтересовался хозяин.

— Нет, — ответил Небирос, опуская огромную голову.

— И я не знаю, — казалось, сами слова причиняли Абе боль.

— И как она? — осмелев, спросил демон, а цвет его глаз уже выдавал надежду.

— Просила не исполнять переданное мне послание.

Небирос будто расцвел, усы на его голове взметнулись вверх.

— Она — помнит?

— Она вспомнила, когда я коснулся ее.

— Коснулись посланца? — демон не в силах был скрыть своего потрясения. Слишком уж немыслимым это было, недопустимым — касаться светлейших представителям их вида.

Солнце за окном опустилось за горизонт, и теперь кабинет стремительно погружался в полумрак, но хозяин не спешил зажигать свет: он сидел, опираясь локтями о стол и положив подбородок на руки.

— Почему бы Вам не оставить ее здесь? — спросил демон, и в сумерках его глаза казались двумя зависшими в воздухе светильниками.

— Потому, Небирос, — с нажимом ответил Аба, — что это означало бы настоящий конец света, ибо Он бы этого так не оставил. Я могу коснуться посланника, когда мы наедине, но я не могу сказать: все, отныне она остается здесь, потому что я так решил.

— А она?

— Что она?

— Что решила она?

— Я солгал ей, — усмехнулся он, — как только понял, что она вспомнила. Надеюсь, она сейчас ненавидит меня всей своей сияющей обновленной душой.

— Но зачем?

— Потому что она принадлежит небу, а я — аду. — Складки вокруг его рта стали чуть резче. — Мы принадлежим разным мирам.

Небирос какое-то время молчал, переваривая услышанное.

— Почему я тоже чувствую себя не в своей тарелке? Ведь я ее почти не знаю, у меня нет воспоминаний.

Ник взглянул на демона.

— Потому что они есть у меня. Моя кровь заставляет вплетаться воспоминания в жизни тех, в ком течет. Выравнивает картину. Если я что-то вижу так, а не иначе, окружающий мир, дом, меняется под меня, Небирос, именно так я и соединяю коридоры, сплетаю время и пространство.

Небирос застыл, слушая слова своего хозяина. Его мощь действительно пугала, если он мог менять не только стены, но и содержимое чужой головы.

— Это то самое чувство? — неуверенно начал Небирос.

— Не будь ханжой, — криво усмехнулся Аба, — называй вещи своими именами.

— Любовь? — сумел выговорить демон.

Аба откинулся в кресле и прикрыл глаза. Только его руки на подлокотниках выдавали внутреннее напряжение.

— Уходи, — бросил хозяин.

— Нет, — покачал головой демон, — пока Вы не скажете, о какой смерти говорили в самом начале.

— Я могу вышвырнуть тебя вон, — заметил Аба, приоткрывая глаза.

— Можете, — согласился демон, — но если вы сделаете что-то другое, этого уже будет не исправить.

— Что бы я ни сделал, уже ничего не исправить, демон, — тихо проговорил Аба. А перед его глазами стояло лицо Лили, возникшее из света. Оно было таким недоуменным, а потом — настолько же искренним и понимающим, родным. Но он вынужден был бросить прямо в это лицо резкие ранящие слова, чтобы она не убила их обоих, вновь открыв ему свое сердце. Он не мог ей ничего предложить, память была проклятием. И, невольно коснувшись, он заразил ее им. Оставалось только причинить боль, чтобы она забыла, раз и навсегда, волей, силой духа, внутренними запретами ли, забвением — неважно.

Он помнил ту ночь, когда восстановил все в малейших деталях. С тех пор у него больше не было возможности отмахиваться от того, что было. И тогда он окунулся в свой собственный восхитительный ад. Ник думал, что она мертва. И ему всего лишь нужно было умереть в этом аду и воскреснуть снова, чтобы жить дальше, как всегда. Но выжив, он изменился, больше не мог оставаться прежней бесчувственной скотиной. Ник до поры до времени умело это скрывал, но иногда его выдавали поступки. Он делал вещи, не свойственные ему, невозможные.

— Уходи, — бросил он Небиросу, и на этот раз демон исчез, увидев, как сверкнули в темноте его глаза. И когда Небирос ушел, Ник наконец дал себе волю и зарычал по-звериному, в голос, не сдерживаясь.

Когда крик прекратился и потяжелевшая голова опустилась на стол, его человеческие губы прошептали всего лишь одно слово:

— Лили.

— Ты снова меня не слушаешь, — вздохнул Синглаф.

Лили ощутила боль в его голосе, но ничего не могла поделать.

— Ты не можешь проводить все время на земле, — продолжил он, и сердце Лили мучительно сжалось. Земля была нейтральной территорией, единственным местом, где она могла сейчас быть. Если же ее запрут в светлых чертогах, она останется один на один со своим горем, без надежды на нечаянную встречу, на ощущение того, что он где-то рядом, того, что однажды, чудом или по иронии судьбы, они могут столкнуться друг с другом где-нибудь на продуваемой ветром улице. Когда он будет сбегать по ступенькам лестницы, ведущей с площади фонтанов, а она будет нестись, как обычно витая в облаках, наверх, и заметит его только тогда, когда уткнется головой прямо в его строгое пальто, как всегда распахнутое, с выглядывающей из-под него белой рубашкой, источающей тонкий запах дорогого одеколона и едва уловимый аромат его кожи. Взглянет в его разноцветные глаза, и потеряется во времени и пространстве, не желая возвращаться в реальность. А он, подхватив ее, чтобы удержать в равновесии, не отпустит вежливо с извинениями, как следовало бы, а прижмет крепче, словно говоря «ты моя, я больше никогда тебя не отпущу».