Эфраим Тзимицу: Осколки, острые, как ножи

— Не вернешь теперь, говоришь… А вот я теперь уже и правда ничего вернуть не могу.

Парень в ответ промолчал, будто бы и не слышал слов Ярлика.

— Помер ты, говоришь — продолжал тот — А вот тут действительно помер человек, понимаешь? Все нету больше… Нету… её… больше… — закончил Ярлик.

— Кого нету? — зачем то спросил парень, который вглядывался в воду родничка с угрюмым и озабоченным видом.

— Дочка моя, единственная.

— Куда ж она делась то? — спросил парень уже более оживленно.

— Убили её — сказал Ярлик и будто в нем самом что то оборвалось, когда он сказал то другому человеку. Казалось, пока другому вот вслух не сказал, еще могла дочка вдруг придти к нему, живая… А теперь все, будто бы сам Ярлик её убил.

— Кто?! — спросил ошарашено парень.

— Да не знаю кто… А знал бы… Эти выродки недолго бы прожили на свете, кто бы они не были!

— Так может… и не убили её, может просто ушла куда, или еще как?

— Нет, я знаю, что убили.

— А Орт, старейшина, не знает? Он не может помочь?

— Да Орта самого как бы не прибили… Видать тварь та, что все это сотворила запугала его, или еще как…

— Тварь…

— Да… А ты может видел кого?

— Нет — ответил парень, запинаясь — нет, не видел я никого.

— Жаль… А то бы нашел бы я того, кто дочку у меня отнял… Не было бы житья твари той поганой! Орта они может и запугают, а вот меня им не взять!

— Да подожди подожди… А вдруг еще что можно сделать — постарался успокоить его парень, имени которого Ярлик так и не знал — Может найдем еще.

— Да ты ж сам знаешь что не найти её! — прокричал охотник вскочив с земли — А вот выродков тех, что жизни её лишили найти мне не только нужно, но я даже должен их найти!

Парень в ответ лишь вздохнул, и опустил глаза.

— Найдешь ты того, ко это сделал… Найдешь… Наверное.

Сказав это, парень удалился в кусты, и лишь треск веток и шорох листвы говорили о том, что кто–то идет по лесу, прочь от родника.

Ярлик некоторое время еще стоял, тяжело дыша, успокаиваясь. Этот парень, кто он? Лицо у него смутно знакомое, да и что говорить, деревня большая, всех даже он не знает. А все таки… Может он что знает, или чего так говорит… Вид у него был, словно бы он и в самом деле чего знает, или слышал может… Догнать бы его, так уже и шагов не слышно. Ладно, деревня не такая уж и большая, найдет он того парня. Найдет, и расспросит о том, что он знает, или может слышал. А запираться будет — душу всю вытряхнет из него! Душу вытряхнет, но уж своего добьется!

Окрыленный надеждой, пусть это и была надежда не на спасение, но на месть, Ярлик двинулся в сторону деревни, собираясь найти того парня.

Но тут неясная тень на одной из тропинок, что вела к лесу привлекла его внимание. Неясная тень, похожая формой на человека, облаченного в темное долгополое одеяние. Ярлик бросился туда, где показалась эта тень, и добежав до того места, где как ему показалась эта тень исчезла, он пробился через плотный кустарник к негромко шумевшей речушке. Никого… Здесь не было никого. Должно быть почудилось. Но тут взгляд его упал вниз, на небольшую отмель, откуда должно быть был хороший заход в речку, если б кто захотел искупаться.

И взгляд его зацепился за что–то белое на отмели, в воде…

И тут Ярлик завыл, как дикий зверь и бросился в воду, поднимая фонтаны брызг. Отдирая руками раков, что уже успели прицепиться, он вытащил свою находку на берег. А находкой было тело девушки, вернее не все тело, но лишь часть его — часть живота, часть груди, одно плечо с обрубком руки и голова…

И при взгляде на лицо, пусть и распухшее от воды, он взвыл снова, чувствуя, как душа его стремительно сгорает в пламени невыразимого горя — в этом опухшем от воды лице он узнал свою единственную дочь .

И не помня себя, Ярлик кричал и кричал, стенал, проклинал все сущее, и обещал отомстить, даже если ему надо будет сжечь весь мир дотла, и просил дочь свою простить отца, что не уберег её. И крики его и проклятья отдавались эхом в лесу и над речкой, возвращаясь к нему глумливым хохотом, будто бы свершивший это был тут рядом и смеялся над его горем.

Вся деревня собралась тем вечером на кладбище. И видели все как молчаливый и совершенно седой как лунь, и как будто постаревший Ярлик предавал матери–земле останки своей дочери. Не многие могли вынести вид этих останков. Но тот, кто переводил взгляд с останков дочери на отца, ужасался его внешнему виду. Казалось, будто бы это вовсе и не человек, какой то древний дух гнева и печали ходит среди людей во плоти. Останки Ярлик обернул её любимым праздничным платьем, расшитым Замой — матерью его дочери и его женой, яркими цветами и красивыми узорами, то самое платье, что его дочь любила одевать на весенние и летние праздники, и когда она шла по деревне все парни оглядывались на неё, бросая вслед восхищенные взгляды. А теперь оно приняло в себя то, что осталось от румяной и ясноглазой красавицы — распухшие и посиневшие холодные останки.