Георгий Бриц - Адамов мост

Главное, чего опасался Мариус, это преждевременного окончания задуманного им. Ведь оставалось неизвестным, мог ли он анимической частью своего существа удержаться так долго в отдалении от тела. С другой стороны, возникал вопрос, не было ли смертельной опасностью длить такое состояние до положенного Мариусом срока, длить при помощи Зиты, прошедшей, как оказалось, специальную подготовку, концепция которой всецело принадлежала Мариусу и лишь основывалась на общем эзотерическом достоянии.

Столько здесь было неясного; к счастью, наши действия точно регулировались программой, составленной самим Мариусом.

Пока был Гюйенн, он наблюдал за всем и за точным выполнением Зитой условленного, а теперь роль контролера, ну и сведущего человека перешла ко мне.

Я готовь был предложить Зите распорядок, сводивший ее роль до minimum’a, до обязательного появления в час ее, как бы сказать, своеобразного общения с Мариусом; забота о моем пропитании отпадала, так как все было заранее заготовлено в доме, а электрическая кухня упрощала остальное. Я было и начал в таком духе, но осекся, вдруг вспомнив, что одно немаловажное обстоятельство заставляло быть осторожным: Мариус, в случае своей смерти, делал меня соучастником в наследовании своего громадного состояния! Здесь таилась серьезная опасность. Был же Мариус в том особенном, неучитываемом положении, ежеминутно на грани смерти и, произойди таковая без свидетелей, в присутствии меня одного, — какое тяжкое, пагубное по обстоятельствам дела, подозрение повисло бы надо мною! «Берегись данайцев и дары приносящих!» — вспомнилось мне.

Впрочем, нет, нет — Мариус здесь ни при чем. Он доверился мне в степени, какая только доступна человеку; затем, существовал ведь Гюйенн, уверенный во мне, как в самом себе, готовый всецело поддержать своим авторитетом.

Но, тем не менее, осторожность не была излишней.

Зита, очевидно осведомленная и потому понявшая, что во мне происходит, с интересом ожидала, чем закончу я прерванное к ней обращение.

Я чистосердечно изложил ход своих мыслей.

— Морис, — она и не подумала назвать меня иначе, — Морис, наши дороги сошлись у астральных дверей, приоткрытых Мариусом, и нам следует быть вместе.

— Благодарю вас, — просто ответил я, — за согласие и за «Мориса».

Последнее как-то само собой сорвалось с моего языка.

— Официальности были бы смешны в нашем положении, Морис, а затем — Морис и Зита, это красивое сочетание и, праведное небо, нам сейчас не достает красоты!

Странный огонь вспыхнул и погас в чудесных глазах женщины.

В одной из комнат дома лежало бездушное тело моего самого близкого друга, а я, вместе с самой близкой ему женщиной, охранял покой этого тела и обязывался воспрепятствовать возврату его к жизненной деятельности, пока не минует определенный срок.

Исключительность, единственность положения состояла не только в этом и даже не в самой сути опыта, — экстериоризация астросома [24] …астросома — Астросом — астральное тело. все же известна — а в нормировке человеческой волей срочности возврата астрального двойника в занимаемую им физическую оболочку и особенно в продолжительности предпринятого эксперимента.

Мы нередко переживаем экстериоризацию [25] Экстериоризация — здесь: выход души или астрального тела из тела физического. во сне, она может быть сознательно поставлена как опыт, но сделать из нее экскурсию за пределы собственно материальной жизни в таком виде — на это первый решился Мариус.

Девять дней, сказал он себе, я должен быть в состоянии расщепления моего существа и я хочу проверить, что будет на протяжении этого времени и после него; а если все обойдется благополучно — я предприму вторую попытку, уже на срок сорокадневный.

Девять дней — это период, в течение которого, в случае натуральной смерти, астральное тело человека постепенно покидает тело физическое, а период сорока дней есть предельный для сохранения какой-нибудь связи между ними.

Мариус проникся желанием проверить эзотерическое понимание физической смерти и ответить, если не всем, то могущим ему поверить, на вопрос: что встречаем мы на последней ступени жизни, сейчас за воротами, на которых виднеется мрачное слово «смерть», и потому он избрал срок девятидневный. Он безбоязненно поставил на карту свою жизнь, руководимый священной любознательностью человека, идущего бестрепетно по пути познания.