Евгений Филимонов: Душа дома

Вор оторвал тонкую полоску от полотенца и кое-как перемотал палец. Его все это не особенно смутило, но вторично он вошел в гостиную с еще большей осторожностью. Но тут же под ногами раздался треск каких-то металлических скорлупок, да еще какое-то слабое блеяние, сразу смолкшее. Под тонкой литой подошвой ощущались какие-то неровности… Повел лучиком понизу и обнаружил, что наступил на миниатюрную железную дорогу, совершенно незаметную на фоне узоров ковра, а блеяние, скорей всего, издал крохотный локомотив, полураздавленный, лежащий на боку. Он переступил через поверженный состав и направился к шкафу. В этот момент душа дома окончательно решилась и слегка приоткрыла ящичек серванта, буквально чуть-чуть, на сантиметр.

Надо сказать, что в доме имелись вещи значительно более старые, чем душа дома, многие вещи издалека, а также со своей судьбой. Некоторые лишь впервые за свою долгую жизнь здесь уяснили себе, что такое покой и любовь, распространявшиеся также и на них. Самым древним в доме по праву считался простой подсвечник, который застал еще постоялые дворы и крепостных, однако он за свой век настолько привык к грабежам и насилию, что практически на такое не реагировал. Вот и теперь он как бы поднял бровь: а-а, мол, снова ограбление! — и опять утонул в своих допотопных снах.

Предмет, ради которого душа дома приоткрыла ящик, был тоже достаточно стар. На заре уходящего века его произвела фирма Золинген, снабдила двумя перламутровыми щечками, любовно выгнула лезвие и по неглубокой ложбинке, переходящей в тончайшее жало, стальной изморозью вывела свое имя. При первом же взгляде на эту бритву становилось ясно, что она полна скрытой, опасной энергии. Душа дома побаивалась ее — единственной вещи в доме! — и переживала в те редкие случаи, когда отец семьи по какому-то капризу вдруг решал побриться именно этой штукой. Душа дома подозревала (и совершенно справедливо), что за этой самой Золинген темнеет что-то ужасное. В самом деле, на исходе тридцатых годов эта бритва участвовала в нескольких убийствах. Попав в этот дом, она пригрелась и как бы отодвинула в неизмеримую даль свой уголовный этап — ей здесь нравилось, — но перестать быть собой она не могла.

Душа дома решилась дать ей ход лишь после того, как грабитель раздавил паровозик и тот дал ей знать об этом своим микроскопическим гудком. Кроме того, она сразу уяснила себе квалификацию вора, и к этому моменту поняла, что больше его ничто не в силах остановить. Душа дома обязана была пустить в ход все средства для спасения дома. Она приоткрыла ящик.

Золинген вымахнула на волю уже раскрытой, в классической позиции — лезвие под прямым углом к перламутровой изящной рукояти. Тонко свистнуло — это бритва проделала два разминочных движения, и грабитель тут же обернулся на уловленный блик. Он ничего не увидел, но в характере звука ошибиться не мог. И тут просвистело и сверкнуло прямо перед его лицом, сияющая мгновенная восьмерка, а скорее — знак бесконечности. Бритва заплясала возле вора, делая молниеносные выпады, фехтуя, издеваясь. Она останавливалась и зависала прямо перед носом растерянного налетчика, никогда с таким не сталкивавшегося, несмотря на весь свой опыт, она очень чисто срезала ему пуговицы на манжетах рубашки, рассекла пояс, лишь слегка подрезав волосатый живот… Преодолевая волны паники, вор увертывался как мог в тусклом свете фонарика, упавшего на пол; когда он выхватил из своей сумки первое попавшееся оружие, полуметровый стальной стержень, в комнате прозвучал резкий саркастический смешок и на локте возник, тут же оплывая кровью, длинный разрез. Он яростно замахал стержнем, но из-за темноты никак не мог уловить взглядом безостановочно юлящую бритву, да и реакция у него не шла ни в какое сравнение с бандиткой Золинген. Весь дом, затаив дыхание, следил за этой дуэлью, последний гвоздик слал свои флюиды бритве, душа дома, обычно женственная и тихая, жаждала теперь одного лишь…

Убийства? Ни в коем случае! Она понимала, что дом, где произошло убийство, сразу становится ущербным, и дни его (как одухотворенного существа) сочтены. Дальше он может быстро деградировать, дойдет до лабаза, склада и, возможно, сгорит в случайном пьяном пожаре. Нет, ни в коем случае не убийство. Изгнание, изгнание с позором — вот самое большее, чего хотелось бы душе дома. Даже какое-то наказание, кутузка — и то не особенно было важно, а главное — чтобы отсюда исчез враг, убивший собаку, раздавивший детский паровозик и растопыривший руки на все остальное — руки хоть и в перчатках, но омерзительные в прикосновении своем. Выгнать, вышвырнуть, отбить охоту.