Вионор Меретуков - Тринадцатая пуля

— Я не знаю, за что бы хотел и мог себя уважать, я ничего не помню — в прокисшей памяти всплывают только какие-то смутные дни, даже не помеченные в календаре, дни, похожие на засаленные игральные карты… А жизнь?.. Где она?..

— Господи, если Ты все-таки существуешь, скажи, что в этом мире зависит от человека и что от воли случая или судьбы?

— Как я нуждаюсь в Твоей помощи, Господи! Я жил так расточительно, так небрежно, будто я сын черепахи Тортиллы и Кощея Бессмертного, и у меня впереди еще несчетное множество лет, и я еще все-все успею сделать в этой жизни: и испытать, и повидать, и пережить. В общем, думалось мне, у меня все еще впереди, и я все еще успею. Я умудрился к своим почтенным уже годам, вроде бы бодрствуя, пробыть в дреме большую часть жизни. И сохранить в себе наивность десятилетнего ребенка, которому его собственная жизнь представляется такой же беспредельной, как Млечный Путь.

— Оказалось, я смертен, теперь я это понял. И тут же смерть задышала в затылок…

И в придачу я еще понял, что мне не повезло с судьбой… Ах, как не повезло!"

Эти бессвязные мысли бродили в моей голове уже давно, временами оформляясь в более или менее прочные рассуждения, и тогда я принимался за работу, которая всегда спасала меня от ужасных мыслей о смерти и смысле существования. А если не оформлялись, то всегда рядом оказывался некто, — будь он проклят! — готовый за бутылку водки на время разделить со мной мировую скорбь.

Об этом я думал и тогда, когда бродил по московским переулкам серо-вишневым нескончаемым утром и когда крепко-крепко держал в своей руке легкую, как воздух, нежную Лидочкину ладошку. Я смотрел в Лидочкины глаза и верил, что время можно запереть на ключ или запросто, как велосипед, повернуть вспять…

…После необычной вечеринки с дракой прошла неделя. Лаврентий Берия, появляясь изредка на кухне, гремел кастрюлями, что-то, насвистывая, подолгу себе готовил, и тогда квартиру наполняли божественные ароматы кавказских кушаний, а бездарный свист сменялся громким, неистовым, почти собачьим чавканьем.

С Лидочкой Берия был подчеркнуто вежлив, предупредителен и галантен.

Когда он в коридоре случайно сталкивался с моей возлюбленной, его гладкая физиономия восторженно и льстиво расплывалась. Следовала череда сладких улыбок, Берия многозначительно подкатывал глаза, все это сопровождалось призывным щелканьем пальцев и выразительным шевелением губ.

И если бы не Брунгильда, внезапно вернувшаяся в квартиру и наповал сразившая бравого женолюба своими выдающимися формами, то передо мной и Лидочкой могла встать серьезная проблема.

А не вернуться Брунгильда не могла, ибо ее, по прямому указанию Берии, доставили из Комитета советских женщин, куда ее сопредседателем к Валентине Терешковой определил Никита Сергеевич Хрущев.

Привезли богатыршу на тачанке страшные усатые красноармейцы, вооруженные винтовками и грозно препоясанные пулеметными лентами.

…Я закрыл глаза, и услужливое воображение живо нарисовало мне картину любовного рандеву…

Вот Лаврентий Павлович, потирая руки, пританцовывая и сладострастно улыбаясь, приближается к предмету обожания.

Судорожно, сатанея от непреодолимого желания, обнимает огромную женщину.

Слышится хруст костей…

Потный, нетерпеливый Берия, жарко дыша в ухо богатырши бараньей котлетой, предусмотрительно съеденной накануне свидания для поддержания жизненных сил, издав утробное рычание, валит Брунгильду на пол.

Та, имевшая поначалу намерение из приличия слегка поартачиться, отдается насильнику неожиданно легко.

Она сломлена не столько победительным натиском Берии, сколько омерзительным запахом проклятой котлеты, который вызывает в ее средневековой голове смутные воспоминания о рыцарских замках, пирах и непристойностях, коими эти пиры всегда завершались.

…Если бы она могла выразить то, что испытывала от близости с темпераментным кавказцем, то, наверно, сказала бы, что Лаврентий Павлович настоящий секс-рыцарь с легким садомазохистским уклоном.

То, что он проделывал с партнершей и что он принуждал ее проделывать с собой, можно было объяснить не только полувековым воздержанием страдальца, но и его природной потенцией, о которой еще в тридцатые годы двадцатого столетия ходили легенды, имевшие под собой абсолютно реальную основу.

…А тем временем, когда Лаврентий Берия валил богатыршу на кровать, страна наша, прежде великая и неделимая, Россия, Русь! — восславленная в тысячах поэм, воспетая генерациями ни во что не веривших борзописцев и рифмоплетов, энергично подталкиваемая справа и слева лихоимцами и демагогами, называющими себя, кто — демократами, кто — коммунистами, валилась в пропасть, на дне которой ржавели фальшивые сребреники и белели кости преданных толпой правозащитников.