Вионор Меретуков - Тринадцатая пуля

В другом углу — у кадки с засохшей пальмой — замерла атлетически сложенная женщина, одетая на манер довоенных комсомолок.

Под напором устрашающих прелестей трещала штопаная синяя кофточка, серая юбка с трудом обхватывала могучий зад. На мускулистых ногах женщины — грубые ботинки, каждый размером с дредноут среднего класса. На голове — линялая красная косынка. В правой — руке весло. На косынке надпись: "Брунгильда". Тусклые глаза богатырши уныло ласкали полную фигуру Берии.

Зазвонил телефон. Сталин снял трубку:

— Здравствуйте, Владимир Ильич!

Я почувствовал, что у меня в животе что-то оторвалось.

Сталин понизил голос и углубился в разговор.

На нас внезапно обрушился нарастающий грохот копыт, дальняя стена раздалась, и в кабинет ворвался всадник на лохматой кобыле.

Всадник тяжело спрыгнул с лошади и угодил прямо Кагановичу на ногу. Лазарь Моисеевич коротко взвыл и с перекошенным от боли лицом принялся скакать на одной ноге, силясь поймать другую короткими мощными руками.

Мне припомнились рассказы о Саболыче и его экспериментах с неправильной ногой.

Я засмеялся.

— Ворошилов, — как бы ставя диагноз, произнес Хрущев.

Не замечая иронии, наездник достал платок и вытер им запыленное, потное лицо.

— Моим именем назван город! Луганск стал Ворошиловградом! — звонко отрапортовал он, тяжело дыша и победоносно оглядывая друзей. Видно, он надеялся, что соратники по партии, все как один, бросятся поздравлять его и разделят с ним радость по поводу столь знаменательного события. И вообще воодушевятся!

— Конечно, ты герой, Ефремыч, кто спорит? — поспешил воскликнуть Никита Сергеевич. — Отмахать в один присест на этой кляче столько верст! Это, брат, не каждый смог бы. Я тебя, Ефремыч, правильно понял, ты приехал прямо из Луганска? И сразу к нам? Представляете, друзья, какой Клим молодец, скакал без сна, без отдыха! Мчался к нам в Москву и день, и ночь, и день, и ночь. И все на кобыле, и на кобыле…

— А ты, что, хотел, чтобы я скакал без кобылы?.. — начиная понимать, что над ним смеются, возвысил голос Ворошилов.

— Э-э, — с ненавистью глядя на Ворошилова, проворчал Берия: в его честь городов не называли. — Вот скажи-ка нам лучше ты, Лазарь, — Берия вдруг резко повернулся к Кагановичу, — скажи нам, Лазарь, ты ведь знаешь, есть такой город, называется Барановичи?

— Ну, знаю…

— Так вот, говорили мне, что по примеру этих Барановичей один город переименовали и назвали твоим именем, и теперь он называется город Кагановичи? Ведь, правда? И город, наверно, хороший?

— Ну, конечно, правда, — скромничая и одновременно гордясь, сказал Лазарь Моисеевич, — и решение ЦК было… И город хороший, зелени много, и вообще… Как ты мог забыть, Лаврентий, мы ведь вместе подписывали Постановление ЦК? — уже недоверчиво спросил он: от этого мингрела можно было ждать чего угодно.

— Так, значит… Так и будем теперь знать — город Кагановичи, — размеренно продолжал Лаврентий Павлович, — а объясни нам, Лазарь Моисеевич, в этом твоем хорошем зеленом городе будут жить теперь… — Берия сделал паузу.

— Ну?.. Что — будут жить теперь?.. — слегка раздражаясь, переспросил Каганович.

— …будут жить теперь… — Лаврентий Павлович, ликуя, мелко захихикал, — будут жить теперь, что, одни только… кагановичи?..

— И вовсе это не смешно, Лаврентий! — обиделся Лазарь Моисеевич. — Я, это известно всем, интернационалист. Национальность для меня вторична! Для меня главное — это верность коммунистической партии, а вот твои антисемитские настроения тебе же самому могут выйти боком. И как товарищ по партии советую тебе — внимательно изучи свою родословную. Внимательно! Ты ведь кто? Мингрел? Так? Так. А мингрелы, это тоже известно всем, горские или горные, это уж как кому нравится, евреи! Значит ты, Лаврентий, самый настоящий еврей, только горский, зачем-то спустившийся с гор и в силу неблагоприятно сложившихся для тебя обстоятельств временно проживающий на равнине. Да ты не переживай — тебе же лучше, сейчас быть евреем куда удобней, чем лицом кавказской национальности. Да и выехать сможешь! Если у тебя здесь не сложится, можешь хоть завтра драпануть в Германию или Израиль. Дурак ты, счастья своего не понимаешь!

— Я… я — горский еврей?!! — побелел Берия. — Лазарь, ты думаешь, когда говоришь! Я грузин! Слышишь ты, жидовская морда?

— Как не слышать… Но что же я могу поделать, Лаврентий, если ты по всем признакам еврей? И зачем ты отказываешься, право, не понимаю. А как ты похож на еврея, как похож!.. Говорю тебе как еврей еврею, лицом ты — вылитый еврей. А как пенсне тебе идет! Как идет!.. Ну-ка, поворотись-ка, друг Лаврентий. Ну вот, так и думал! Долго не мог понять, кого ты мне напоминаешь? А теперь понял! Единоутробного брата моего покойного папаши, дамского портного дядю Зяму! Ну, поворотись-ка еще раз. Ну что я говорил, чистый дядя Зяма!