Джеймс Риз - Досье Дракулы

Сейчас стрелка ползет к трем, и что же? Мне хочется пройтись, но чудится, будто этот холод несет смертельную заразу, и я опасаюсь снова выйти на улицу. И вот результат: сижу усталый, однако сна нет и в помине. Читая эту страницу, я вспомнил о моей любви к Губернатору, о его гении, а моя окровавленная, перевязанная рука свидетельствует… о чем именно?

Не слишком ли поздно приниматься за письмо к Кейну? Кстати: во многом ли я могу признаться Кейну? А самому себе? Увы, по крайней мере, вот в чем.

Прожито сорок с лишним лет, и что же, мне нечем похвастаться, кроме достижений другого человека? Если Генри — Король, то я всего лишь его Принц-Тень, увенчанный короной, которая становится все теснее. Не более чем тень. Это правда. Не будь его, кто бы меня отбрасывал?

Сон. Где же сон? Я призываю его с помощью виски. Сейчас гораздо лучше видеть сны, чем предаваться размышлениям.

21 марта 1888 года

Дорогой Кейн!

Я вновь принимаюсь за это письмо, начатое два дня тому назад, и даю слово теперь, когда мы вернулись из Уэст-Пойнта с огромным успехом, непременно его закончить. В настоящее время Генри вызвал на сцену технический персонал. Он просит, нет, настаивает, чтобы они улучшили освещение для «Фауста», и у меня появилась возможность урвать несколько минут, спрятавшись за кулисами, почти полностью укрывшись среди канатов и складок занавеса, чтобы дописать наконец это бескровное письмо к другу. [29] Стокер, конечно, закончит это письмо, но его тридцать шесть страниц потребуют отправки в двух конвертах, сохранившихся до наших дней. Каждый адресован «Т. Г. X. К., замок Гр и ба, остров Мэн», и на каждом имеется дважды подчеркнутая пометка «конфиденциально». «Бескровное» означает лишь то, что продолжение письма Стокер писал на листке бумаги, не заляпанном кровью.

К счастью, «Звезда» сегодня «не светит», поскольку завтра мы переходим от «Купца» к «Фаусту», которым закрываем сезон перед отъездом домой. Губернатор нынче милостив, ибо в мире Генри Ирвинга обретение его прощения зависит от двух факторов: прошествия Времени и прохождения Испытаний.

Прошло десять дней с тех пор, как я подвел его. Время вполне достаточное, как мне кажется, а сегодня я прошел самое последнее и, надеюсь, окончательное Испытание. Подробнее об этом позже, но прежде…

Как вышло так, что я впал в немилость? Я на полдня исчез , как выразился Генри, ибо «вернулся» в «Брунсвик» только к середине утра следующего дня, в понедельник, выйдя из гостиницы через черный ход и вновь войдя через главный. Из моего нового номера я послал Ирвингу весточку о том, что вернулся и со мной все в порядке и хочу объяснить свое отсутствие лично. Ирвинг ответил, что он рад этой новости, но встретиться со мной в настоящее время не может. Не смог он удержаться и не нацарапать в конце своего лаконичного ответа примечание о том, насколько его дисциплина и ответственность несопоставимы с моими. Слова, ставшие поговоркой: шоу должно продолжаться. Вообще-то, мне кажется, большая часть негодования Ирвинга была связана с его подозрениями насчет того, где я пропадал, подозрениями, каковые не рассеялись, когда я рассказал ему наконец о незамужней тетушке, проживающей на Стейтен-Айленд, к которой обязан наведываться всякий Стокер, оказавшийся в этих краях. В ходе вышеупомянутого визита я поранил руку. Так я сказал. Так я солгал.

Конечно, Генри на веру это не принял, но в том-то вся и суть. Пусть его подозревает, пусть возмущается. Он не может претендовать на всего меня. Если бы я рассказал ему правду — правду о моей слабости и моих неприятностях, правду о том, что я сделал с собой, — это лишь пополнило бы его арсенал упреков. Генри может быть очень жестоким, хотя, конечно, теперь говорит, что меня хватились, когда началась пурга, нигде не могли найти и очень беспокоились.

И действительно, снежная буря была нешуточной, и она продолжается. В то воскресное утро я и представить себе не мог, что вскоре снега навалит столько, что он будет доходить до середины моего бедра, и что ветры сметут его в сугробы высотой в двадцать футов. Люди как могут борются со стихией. Притаптывают снег, привязав к обуви квадраты из коврового материала как снегоступы, в тоннелях, прорытых в сугробах, разводят костры, чтобы они растопили снег вместо скрытого за облаками солнца. Сущее бедствие. Каждый день газеты публикуют новые списки погибших, главным образом замерзших. [30] История приписывает снежной буре 1888 года более четырех сотен смертей, сто человек погибло только в одном Нью-Йорке. Да, Кейн: мне действительно повезло, что я вышел из отеля «Брунсвик» в полном расстройстве, как уже описывал.