Маргрит Стин - Отверженный дух

— Не правда ли, странно, что, став отцом, он в точности повторяет ошибки родителей? Все эти его притязания…

— Совершенно бессмысленны. Бедный, бедный Арнольд! — воскликнула Вайолет трагически. — На что он рассчитывает? Я понимаю, отец и не должен любить свое чадо в расчете на какую-то отдачу, но… отдача-то должна быть! Поверьте, видеть, как все это душевное тепло изливается на какую-то злую ледышку, — свыше всяких сил.

Я стал возражать: ребенок, опережающий сверстников, скажем, в интеллектуальном развитии, в чем-то другом обязательно отстает. Детская психика не безразмерна, она неспособна вместить в себя все сразу. Если бы при своем уме Доминик-Джон был бы еще и так же развит в эмоциональном плане, мы имели бы дело с каким-то преждевременным взрослым, — и неизвестно, что тут более ненормально.

— Вам легко рассуждать, — сказала Вайолет очень тихо, — вам не приходится год за годом наблюдать, как самый близкий человек на свете медленно сходит с ума.

Мне стало жаль ее; но я вспомнил Фабиенн — и пожалел обеих.

— Что же вас все-таки заставило здесь остаться?

— Отчасти — то, о чем вы вчера уже слышали. Школа, провинция, вся эта скука и глухомань: мне позарез нужно было на юг — и замуж. Но друзей у меня здесь не было, а новые знакомства не очень-то удавались. Нужно было за что-то ухватиться. Тут Мэри и рассказала о несчастье с няней, о болезни Фабиенн — что ж, это был шанс. Я для себя решила так: начну помогать им с мальчиком, а там — стану знакомиться с интересными людьми и, чем черт не шутит…

Лицо ее залил яркий румянец; она умолкла и отвернулась.

— Ну и вы решили остаться, — пришел я на помощь.

— У меня действительно были два предложения, и обоим я отказала. Понимаете, только сейчас, встречаясь с Арнольдом по многу раз ежедневно, я начала понимать, как он болен. Конечно, ко мне он был совершенно равнодушен — иначе мне пришлось бы уехать немедленно, — постоянно выходил из себя, злился из-за мальчика… но без меня уже обойтись не мог. Разве нашли бы они мне замену? Я бы осталась с ними навсегда, на всю жизнь, если бы только Арнольд…

Она беспомощно взмахнула рукой, не в силах больше произнести ни слова. Затем взглянула на часы и медленно поднялась.

— Пора, кажется, спать. Интересно, где он сейчас? Я просто физически ощущаю, что его нет уже на этом свете. А вы?

— Ну, я бы так не сказал.

— Может быть, так оно было бы и лучше? — в голосе ее зазвенели слезы.

— Боюсь, Вайолет, тут вы правы.

Я знал кое-что о маниакальной депрессии: болезнь эта, да еще и в таком запущенном состоянии, не оставляет своей жертве шансов. И тут я решился задать вопрос, который готовил очень долго.

— Скажите: вы жили рядом, могли что-то такое слышать. В роду у Льюисов никто больше не страдал подобными заболеваниями?

Она вздрогнула и резко обернулась: мне все стало ясно, дальнейших объяснений не требовалось.

— Что вы хотите этим сказать? Что такое я должна была слышать?

— Что-нибудь такое, из-за чего вы решили тогда не выходить за него. Есть ли смысл скрывать это от меня сейчас — что изменится? — почти повторил я ее же слова.

— Его дедушка, — прошептала Вайолет чуть слышно, — умер в сумасшедшем доме. Арнольд об этом не знает. Сестры, наверное, тоже.

— Кто сказал вам об этом?

— Отец, в тот самый вечер.

Должно быть, что-то изменилось в моем лице. Она робко взглянула на меня, по-детски вздернула — и уронила плечи. Затем быстро вышла из комнаты.

Что ж, теперь я был полностью на стороне Фабиенн. Что бы ни придумывала теперь Вайолет, на какие бы обстоятельства ни ссылалась, поступок был совершен сознательно, и мотив его был прост: ненависть к девушке, отобравшей у нее любимого человека. Вот вам и лицемерие в чистом виде, подумал я: далеко же до него наивным Льюисам с их темными страхами и всей невыносимой затхлостью убогого мира.

На часах было около трех, но спать по-прежнему не хотелось. В комнате стояла невообразимая духота: я потушил камин и распахнул высокие окна, ведущие на веранду. Луна зашла, и все вокруг — трава, клумбы, деревья — потонуло в безмолвном мраке.

Послышался шелест; нет, шорох по гравию — ближе, ближе… Сердце едва не выпрыгнуло у меня из груди: ну конечно же, это его шаги! Впрочем, он не шел к дому, а почему-то подкрадывался, явно стараясь двигаться бесшумно.

— Арнольд? — шепнул я, чувствуя, как что-то приближается в темноте. Будто испугавшись моего голоса, он впрыгнул на веранду, отпихнул меня довольно-таки бесцеремонно и бросился к выключателю: в комнате стало темно. Затем щелкнули два дверных замочка, верхний и нижний. С грохотом, споткнувшись обо что-то, он добрался до противоположной стены и запер дверь холла. Задернулись шторы на обоих окнах, и на минуту все затихло: я слышал только его тяжелое, хриплое дыхание. Наконец силуэт, пошатываясь, снова задвигался по комнате.