Елена Прокофьева - Явление зверя

Я не такой самовлюбленный дурак, чтобы тешить себя иллюзиями относительно ее нынешнего ко мне отношения. Она меня не любит. Пока — не любит. Потому что, когда любишь, — всегда точно знаешь, что любишь. И никаких сомнений в этом чувстве быть не может. Оно заполняет тебя всего, оглушает и ослепляет, затмевает весь мир… А у женщин это бывает даже сильнее!

Я захлопнул дверцу машины и нетерпеливо выхватил из коричневого конверта фотографии.

Первая была мутноватой — словно сделана со значительного расстояния.

Большой бревенчатый дом… Во дворе, на земле, — трупы… Я насчитал восемь человек. Кажется, среди убитых были и мужчины, и женщины.

Двое вооруженных автоматами ППШ мужчин стоят лицом к дому — спиной к фотографу. Еще двое — лицом к фотографу. Один курит, глядя на трупы. Другой смотрит чуть в сторону. Туда, где пятый — высокий светловолосый парень — прибивает к стене дома доску с надписью на трех языках.

Сам я в школе учил французский, потом вынужден был изучить еще и английский… Но из трех надписей понял только одну — по-русски. Кажется, еще одна из надписей была сделана по-немецки. Впрочем, не уверен. А надпись по-русски гласила: «Так партизаны карают предателей и фашистских приспешников».

Господи…

Я отложил эту фотографию. И почувствовал какое-то смутное беспокойство… Какой-то внутренний холодок… Очень неприятное ощущение! Странно — ведь убийство, запечатленное на этой фотографии, было совершено пятьдесят с лишком лет назад. А я сам только позавчера стоял над свежими трупами!

На следующей фотографии была изображена та же сцена, только фигуры вооруженных мужчин переменили позы, а тот высокий светловолосый парень, который прибивал доску к стене дома, теперь был пойман в анфас и смотрел прямо в объектив. Его угрюмое лицо показалось мне странно знакомым. Но в тот момент я еще не понял…

На третьей фотографии была изображена группа немецких офицеров. Фотография была четкой. Их снимали не украдкой, не с далекого расстояния — они явно позировали. И среди них был тот, светловолосый. Только — в фашистской форме, как и остальные. Офицеры улыбались, положив руки друг другу на плечи. И он тоже скалился в объектив. Именно скалился. Вряд ли это можно было бы назвать улыбкой. От его взгляда у меня мороз по коже прошел. Не хотел бы я с ним встретиться… Да и не встречусь. Повезло. Разминулись во времени. А если бы и успел встретиться… Он уже не был бы таким молодым. И может быть, его взгляд стал мягче? Хотя бы в те мгновения, когда он смотрел на свою внучку… Ведь она была так похожа на него! Несмотря на свои грузинские брови и грузинские косы.

Вот на этой фотографии я его сразу узнал. Хотя раньше видел одну-единственную карточку — ту, где он уже ветеран, увешанный медалями, а за шею его обнимает одиннадцатилетняя Софья!

На следующей фотографии — последней, четвертой — он был в той же немецкой форме, но лицо его было дано крупным планом. И он уже не улыбался. Большие, красивые, очень светлые глаза — глаза Софьи! — смотрели из-под фуражки с черепом на высокой тулье. Как там назвал его Сева Горовиц? «Этот фашист»… Действительно — этот фашист. Он мог бы играть у Спилберга в «Списке Шиндлера» роль Амона Гета безо всякого грима. И подошел бы куда лучше, чем изысканный англичанин Райф Файнс. Кстати, у Файнса — значительная примесь еврейской крови. По нему не видно, но если знать… То очень даже забавно смотреть, как он играет фанатика-фашиста. Убедительно играет! Но «этот фашист» был бы куда убедительнее…

У него взгляд человека, не ведающего ни жалости, ни простых человеческих слабостей, ни страстей. Взгляд полубога. Конечно, я знаю прекрасно, что он отнюдь не фашист, а даже наоборот… О чем свидетельствуют две первые фотографии… И форма эта, как бы органично она ни смотрелась на Артуре Модестовиче, — всего лишь маскарад. Наверняка он выполнял какое-нибудь задание партии, подпольщиков, партизан или еще черт знает кого… Софья расскажет мне. Если, конечно, она в курсе. Иначе — почему она отдала эти фотографии Севе, чтобы проверить, не являются ли они монтажом?

Я вытащил вторую фотографию — ту, где он стоит над трупами «фашистских приспешников», повернувшись лицом к неведомому фотографу. Положил их рядом — вторую и четвертую. Охватившее меня беспокойство все нарастало.

Его глаза…

Господи, как же они с Софьей похожи! И как похож их взгляд!

Неужели и она — из породы полубогов, не ведающих страха и сомнения, без жалости, без слабостей, без страсти?