Даниэль Дефо: Жуткие приключения Робинзона Крузо, человека-оборотня

Вдруг вожак стаи уставился на меня и заворчал. Один или два волка негромко завыли, и вскоре воздух задрожал от их хорового воя. Огромный волк продолжал ворчать и скалиться, не спуская с меня глаз, и его страшные клыки громко лязгали. Это была угроза всем нам. Или мне одному?

— Хозяин, он не хотеть драться с твоя, — сказал Пятница, по-прежнему не отходивший от меня ни на шаг. — Он хотеть драться со зверь. Ты здесь, зверь здесь, вызов здесь.

Я взглянул на ночное небо, на полумесяц над нашими головами и спросил Пятницу, как он считает, не позволит ли этот огромный волк нам вернуться сюда через пару недель, но в ответ мой слуга даже не улыбнулся.

Волк вновь завыл, и тут случилось самое страшное. Глубоко внутри меня зашевелился и пробудился зверь. Я вновь посмотрел на лунный серп и попытался утихомирить эту темную сторону моей натуры, но все усилия были тщетными. Волк каким-то образом видел скрывающегося во мне зверя и желал сразиться с ним, а зверь видел его моими глазами и принимал брошенный ему вызов. Однажды, перед тем как покинуть остров, я выпустил его не в ночь полнолуния. Теперь он с силой рвался наружу, преодолевая мое сопротивление, как корабль, идущий против течения.

Я сорвал с себя перчатки, а Пятница помог мне избавиться от плаща и одежды, ибо он заметил, что на меня находит обличье зверя. Когда я принялся раздеваться, мои спутники начали задавать мне недоуменные вопросы, но, увидев, как появляется зверь, потеряли дар речи. Лишь слуга одного из купцов слабо вскрикнул, затем послышались и другие возгласы, но Пятница решительно заставил их замолчать.

Пока я срывал с себя ненавистную одежду, огромный волк поднялся на задние лапы, как человек, и там, где у него должны были быть лапы, я увидел костяшки пальцев. Мои чувства притупились, и я успел лишь подумать о том, что знаю, кто послал вызов зверю.

Схватка была ужасной, и я наблюдал за ней через закопченные линзы сознания. Loup garou, как по-французски называют оборотня, оказался сильным и коварным противником. Он наносил зверю такие раны, какие тот не получал ни разу в жизни, и от этого зверь приходил в еще большую ярость. На мгновение я увидел, как мой слуга Пятница пытается достать loup garou своим деревянным мечом, но зверь набросился на него, заставив отступить. Это была его битва, и никто другой не мог украсть у него победу! Это была его битва, ужасная битва, и вскоре я перестал различать что-либо, кроме боли и крови, зубов и когтей, плоти и воя.

Я очнулся, чувствуя во рту привкус чужой крови, и этот привкус одновременно был и резким, и теплым, и сладостным. Я выплюнул ее, как выплевывают кусок отвратительной пищи.

Стая исчезла. Последние несколько волков остались посмотреть, как я поднимаюсь с земли, и жалобно поскуливали, когда мой взгляд падал на них, а затем поджали хвосты и потрусили к лесу.

Все мои спутники были либо мертвы, либо бежали. Больше я никогда не слышал о них и даже не знаю, удалось ли им выбраться из леса. Да меня это и не волновало.

На снегу передо мной валялось обнаженное тело старика с перегрызенным горлом. Лицо у него было вытянутое и грязное, борода — густая и спутанная. Это было лицо, которым в последний раз пользовались давным-давно, незадолго до того, как я впервые вышел в море. Я смотрел на него и видел высокие скулы и крупный нос моего отца, а его потускневшие глаза были круглыми, похожими на глаза моей матери, какими я их запомнил.

Пятница погиб.

Мой слуга лежал на снегу, уставившись в небо широко распахнутыми глазами, а рядом с ним лежал его огромный деревянный меч. Живот у него был распорот, и хотя я всеми силами пытался убедить себя в том, что это работа loup garou, я не мог забыть, с какой лютой яростью накинулся на него зверь, когда Пятница посмел вмешаться в его битву.

И, обнимая моего слугу на этой лангедокской равнине, я чувствовал, как по моим щекам катятся слезы, и сознавал, до какой степени я гнусен, и нет мне прощения за то, что в одну ночь я убил самого верного слугу и друга, какого только можно представить, и родного брата, с которым не виделся много долгих лет.

Часа через три, совершенно окоченев от холода, я с трудом дотащился до того селения, где мы намеревались остановиться на ночлег. Его жители были до смерти напуганы, и у каждого в руках было ружье. Оказалось, что предыдущей ночью волки ворвались в деревню и нагнали такого страха на местных жителей, что они решили стоять на карауле и днем, и ночью, особенно ночью, чтобы уберечь от гибели скот и, разумеется, людей. Никто не усомнился в моем рассказе о том, что на нас накинулась стая волков и что все мои спутники погибли, никто не поинтересовался, отчего я прижимаю к груди огромный деревянный меч.