Эрнст Гофман - Стихийный дух

— Вы возьмите вашего друга, — сказал лейтенанту О'Маллей, дал ему факел и вышел с капитаном вон. Тогда лейтенант обратился ко мне, стоявшему неподвижно, но напрасно. Я был точно в столбняке и лишь с величайшим трудом удалось лейтенанту вынести меня на воздух. Но тут внезапно вернулся майор, схватил и меня на плечи и вынес так же, как и капитана. Глубокий ужас охватил лейтенанта, когда он, выйдя из лесу, увидел на дороге второго О'Маллея, несшего капитана. Творя про себя молитвы, он победил, однако, страх и следовал за мной, твердо решившись, что бы ни случилось, не покидать меня до самой моей квартиры. Там О'Маллей спустил меня с плеч и удалился, не говоря ни единого слова. С помощью моего слуги (которым тогда уже состоял мой проказник Павел Талькебарт) перенес меня лейтенант в мою комнату и уложил в постель. Лейтенант закончил свой рассказ самым трогательным образом, заклиная порвать всякие сношения с О'Маллеем. Капитан был найден лежащим без чувств на дворе той самой гостиницы, где мы собирались. Призванный врач нашел его пораженным нервным ударом и без языка. Хотя впоследствии капитан поправился, но он остался негодным к военной службе и должен был выйти в отставку. Майор исчез; офицеры говорили, что он в отпуске. Мне было приятно, что я больше с ним не встречался, потому что к ужасу, который мне внушала его темная жизнь, присоединилось чувство горечи и разочарования. О'Маллей был причиной несчастья моего родственника, и мне казалось, что в мои обязанности входит кровная месть.

Прошло довольно много времени; картина этой таинственной ночи изгладилась из моей памяти. Обязанности, налагаемые службой, уничтожили мою склонность к мистической мечтательности. Но тут мне в руки попала книга, произведшая на все мое существо совсем непонятное влияние. Я говорю о волшебном рассказе Казота, названном в переводе «Влюбленный дьявол». Свойственная мне застенчивость и даже некоторая детская робость в обществе отдаляли меня от женщин, тем более, что отвлеченность моей натуры противостояла всякому напору чувственного желания. Я могу уверить тебя, что я был вполне целомудрен, и ни мой разум, ни мое воображение до тех пор не работали над отношениями между женщиной и мужчиной. Но теперь мне открылась тайна чувственной любви, о которой я и не подозревал. Кровь во мне играла, пожирающий пламень пробегал по жилам при чтении любовных сцен, полных опасностей и ужаса, которые изображал поэт живыми красками. Я видел, слышал, чувствовал только очаровательную Биондетту; я переживал сладостные мучения Альвареса…

— Стой, — перебил Альберт своего друга, — стой! Я не совсем припоминаю «Diable amoureux» Казота. Насколько я помню, все дело в том, что молодой гвардейский офицер, служащий при неаполитанском короле, увлеченный одним из своих товарищей-мистиков, вызывает дьявола в руинах Портичи. Когда он произносит заклинание, из окна к нему протягивается отвратительная верблюжья голова на длинной шее и произносит противным голосом: «Что ты хочешь?» Альварес, так звали этого гвардейского офицера, приказывает призраку принять вид легавой собаки, а затем пажа. Повеления эти выполняются; но паж превращается затем в очаровательную влюбчивую девушку, которая и соблазняет заклинателя. Но чем кончается изящная сказка Казота — я позабыл.

— Теперь конец нам не нужен, — возразил Виктор, — ты припомнишь его при дальнейшем изложении моей истории. Прими теперь во внимание мою склонность к чудесному, а также мое таинственное приключение, и ты поймешь, почему рассказ Казота показался мне волшебным зеркалом, в котором я видел мою собственную участь. Не был ли О'Маллей для меня тем самым мистиком-голландцем Соберано, который соблазнил Альвареса с помощью своего искусства. Возгоревшееся в моей груди желание повторить страшное приключение Альвареса испугало меня; но самое сознание этого ужаса заставляло меня дрожать от неописуемо сладкого, до тех пор незнакомого мне чувства. Часто пробуждалось в глубине моей души что-то вроде надежды на то, что О'Маллей вернется и приведет в мои объятия порождение ада, мечтам о котором я вполне предался. Даже глубокое отвращение к О'Маллею, вновь закравшееся в мою душу, не могло умертвить во мне этой греховной надежды. Странное настроение, в котором выражалось мое возбуждение, для всех оставалось загадкой. Меня считали за нервнобольного, хотели меня развеселить, развеять. Под предлогом какого-то служебного поручения меня послали в столицу, где для меня были открыты самые лучшие круги общества. Но если раньше я был дик и застенчив, то теперь общество и в особенности, женское, вселяло в меня решительное отвращение, так как наиболее соблазнительный для меня образ Биондетты, который я носил в глубине души, казалось, смеялся над всеми живыми женщинами. Когда я вернулся в П., я стал избегать общества своих товарищей, и моим любимым местопребыванием стал лес, место ужасного происшествия, чуть не стоившего жизни моему двоюродному брату.