Ли Кэрролл - Взлет черного лебедя

— На фотографии — водонапорная башня на Хай-Бридж, [82] Один из самых старых мостов Нью-Йорка, переброшен через реку Гарлем. В конце моста, обращенном к Манхэттену, возвышается Хайбриджская водонапорная башня, построенная в 1872 г. — сказала я Оберону. Однажды я спросила у отца о роли этого сооружения. Роман объяснил мне, что ее построили в одно время с Кротонским акведуком для подъема влаги на более высокий уровень Манхэттена. — Она восьмигранная и соединена с водопроводом — по крайней мере, так было раньше. Многие годы она не используется, но туннели сохранились до сих пор.

— И они, — подхватил Оберон, — как раз и соединяются с новой системой в Бронксе, в водохранилище Джером-Парка. Ди запросто прогонит туман по старинным туннелям. Да, это имеет смысл.

Оберон выудил из кармана стопку стикеров и нарисовал на одном из них восьмиугольник.

— Ясно. Пересечение Сто семьдесят четвертой улицы с Амстердам-авеню, — кивнула я, подумав, что Оберон захочет записать адрес.

Однако король фейри рассек восьмиугольник вытянутой по горизонтали буквой «S». Получилась половинка символа бесконечности, а в середине картинки он поставил жирную точку.

— Что… — вырвалось у меня, но в следующее мгновение Оберон прилепил стикер к моему лбу. Мои губы, голосовые связки и тело вмиг окаменели.

— Мне очень жаль, Гарет, — шепнул Оберон. — Но Драйк оказался прав: ты становишься намного сильнее и проворнее, чем я ожидал.

Он наклонился ко мне совсем близко. Мне безотчетно хотелось увеличить расстояние между нами, но я не могла даже моргать. И я не дышала!

— Ты сумела общаться с прежними Сторожевыми Башнями. Конечно, они поведают тебе, почему ты не должна позволять мне завладеть шкатулкой. А твоя мать почти ничего от тебя не скрывала. Ты установила контакт с Маргаритой Дюфе и почти докопалась до сути.

Если бы я могла изумленно вытаращить глаза, я бы так и сделала… но, увы! Сколько времени я пробуду в таком состоянии?

— Около часа, — заявил Оберон, читавший мои мысли. — И наступит конец. Так о чем бишь я? Ах да, Маргарита Дюфе. На редкость несговорчивая Сторожевая Башня, да еще влюбленная по уши в вампира.

Образ из воспоминаний мадам Дюфе предстал перед моим замороженным взглядом. Мужчина в синем переливчатом камзоле и полумаске, украшенной перьями, приглашает меня потанцевать… Блеснули знакомые серебристые глаза… Уилл! Вот имя избранника мадам Дюфе!

— Я должен был их разлучить, — буркнул Оберон.

А я на миг снова очутилась на мокрой от дождя парижской улочке и застыла перед окном аптеки. Но, приглядевшись получше, поняла, что за прилавком находится вовсе не Джон Ди, а Оберон. Именно он продал художнику колдовские краски для «Ока возлюбленной».

Оберон улыбнулся.

— Порой мне кажется, что я целую вечность буду пытаться разлучить вас. Проходит сто лет, и я успокаиваюсь… думаю, что наконец-то разрушил связь между вами. А потом…

Оберон поднес руку к моей шее и уставился на отметины от укусов. А когда он выпрямился, я заметила краем глаза, как затрепетали крошечные крылышки.

— Вуаля! Вы опять вместе!

Он откинулся на спинку дивана. Шелест крыльев прозвучал ближе. Лол! Она парила над книжным шкафом, в нескольких футах позади Оберона.

— Одна жизнь сменяет другую, и вы опять находите друг друга.

Я зациклилась на Лол и перестала слушать речи Оберона, но его последняя фраза меня отвлекла. Что он имел в виду? Уилл говорил мне, что он, в принципе, не встречался с потомками Маргариты с тех пор, как они расстались в начале семнадцатого века. Но вскоре мое внимание окончательно переключилось на Лол, которая устроилась на верхней полке стеллажа в позе лотоса. Затем она сменила положение, ловко согнулась пополам и завела руки за спину, как пловчиха перед заплывом. И, приподнявшись на цыпочки, спрыгнула так стремительно, что превратилась в желто-оранжевое пятнышко. Она помчалась к стикеру у меня на лбу, чтобы снять заклятие. Однако Оберон мгновенно поднял руку и, не спуская глаз с меня, отшвырнул Лол в сторону.

Я услышала неприятный звук — фея обо что-то ударилась, но я все еще пребывала в зомби-состоянии и не могла повернуть голову.

— Бедняжка Лол, — вздохнул Оберон, поцокав языком. — Она очень к тебе привязана. Но она знает, какова цена любви к человеку вместо любви к себе подобным.

Он встал, и я перестала его видеть. Но спустя секунду он нагнулся ко мне, и я с изумлением увидела в глазах Оберона боль и сожаление.