Андрей Асмю - Седьмой удар

— Что ж тут удивительного? Не прошло ещё и двадцати дней.

Они ждали в обширном зале. Богатое убранство которого, казалось, потускнело от гнетущей атмосферы фольварка.

Степенный мажордом пошёл докладывать хозяину о прибывших.

— Не прошло и двадцати дней? — переспросил Ян. — Не прошло с момента чего?

— Ясновельможный пан просит святых отцов пройти к нему в кабинет.

Мажордом своей солидной неторопливостью неуловимо походил на персонажи портретов, застывших по стенам и неодобрительно поглядывавших на нарушивших чинный, веками устоявшийся, порядок простых монахов, дерзнувших покуситься на покой старинного фольварка.

Впрочем, Альбрехт держал себя так, словно вся эта шляхетская спесь не имеет к нему никакого отношения. С другой стороны, ни для кого не было секретом, что учёный монах и сам происходил из рода, знатность которого не уступала родам иных королей.

А вот Ян был подавлен обстановкой. Во всяком случае, выглядел он не лучшим образом. Альбрехт покосился на него, но ничего не сказал.

Монахи стали подниматься по лестнице, на верхней площадке которой недвижным изваянием стоял мажордом.

— С момента смерти его невестки, — неожиданно произнёс Альбрехт, не поворачивая головы к поднимавшемуся рядом с ним Яну.

— Что? — упавшим голосом переспросил молодой монах.

— У пана Ровбы умерла супруга сына, — Альбрехт говорил вполголоса, но с расстановкой, словно Ян был глуховат.

Хотя до сих пор его ученик никогда не проявлял признаков тугоухости.

— Да, — внезапно подал голос мажордом, — пана Ядвига умерла.

И так, как в этот момент монахи достигли конца лестницы, он величественно кивнул им, приглашая следовать за собой, и, повернувшись, последовал, по коридору, увешанному картинами в золотых рамах — на этот раз пейзажами — и уставленному фарфоровыми вазами почти в человеческий рост.

На бедного Яна было больно смотреть.

Но когда мажордом, величественным жестом открыл высокую и массивную дверь и посторонился, чтобы пропустить гостей фольварка, он посмотрел на молодого монаха не с ледяным превосходством, как держался до этого, а с явно проступившим сквозь маску вышколенной беспристрастности сочувствием.

И, судя по быстрому взгляду Альбрехта, это подробность не ускользнула от его внимания.

Навстречу им из глубокого вольтерьянского кресла, стоявшего вполоборота к высокому окну, полузавешенного тёмно-синей портьерой, поднялся сухопарый старик. Впрочем, движения его были на удивление для его возраста легки и грациозны. Седые волосы густыми прядями падали на плечи. Одет он был в камзол и кюлоты глубокого тёмно-лилового цвета и такого же оттенка чулки и туфли.

Его костюм отличался от костюма дворецкого лишь явно более высоким качеством. Два монаха в своих простых плащах нищенствующего ордена выглядели в этих покоях, полных золота и дорогой мебели, инородными телами. Кроме кресла в кабинете стоял небольшой письменный стол на гнутых ножках, украшенный костяными вставками и тонким рисунком. Остальное место по стенам занимали — до потолка — книжные шкафы, сплошь заставленные фолиантами с тускло блестевшими сквозь стёкла дверей золотым тиснением на кожаных переплётах.

— Рад познакомиться со знаменитым братом Альбрехтом, — произнёс пан Ровба.

Он безошибочно обратился к учёному монаху, предварительно мельком взглянув на Яна.

— Мой спутник, брат Ян, — счёл нужным представить того Альбрехт.

Пан Ровба слегка кивнул, но уже отведя взгляд от монахов. Получилось, что он дал понять, что услышал и принял во внимание пояснение Альбрехта, а не поздоровался с Яном.

В ту же минуту распахнулась дверь, четверо слуг вереницей вошли в кабинет, неся круглый столик и два лёгких кресла. Они поставили их посередине комнаты, а мажордом, сопровождавший процессию, придвинул сюда же вольтерьянское кресло хозяина. Слуги вышли, бесшумно закрыв за собой дверь.

Пан Ровба сделал приглашающий жест и первым опустился в своё кресло. Монахи тоже сели.

Вновь распахнулась дверь, и явился поднос с тремя чашками и кофейником, благоговейно несомый девушкой в лиловом переднике, сливавшимся с такого же цвета платьем, и лиловом же чепце. Девушка переставила кофейник и чашки с подноса на стол, грациозно нагнувшись, разлила в чашки кофе и, присев в книксене вышла. Дверь за ней закрылась.

— Выпейте с дороги кофе, — произнёс пан Ровба, беря свою чашку, — а тем временем в трапезной накроют для вас ужин.