Николай Свистунов - Начало игры

Я не могу самостоятельно судить, как часто это происходит, но мне кажется, что наркотическое забытье отступает все реже и реже. Это столь же плохо, сколь и хорошо, поскольку вслед за относительной ясностью разума всегда приходит боль, терзающая все мое тело без остатка. Когда она приходит не остается ничего вокруг. Меня пронзают тысячи ледяных игл и одновременно жгут тысячи огней, от которых нет спасения.

Смерть, пожалуй, единственный выход для меня, ведь по большому счету мне даже не за что бороться и не для кого жить. Я жил, копил, корпел, боролся, а теперь все это стало пшиком. По большей части все растрачено на собственное лечение и содержание. Но даже те крохи, что останутся после меня, мне некому передать. Родители мои давно отправились в лучший из миров, а я не потрудился оставить после себя потомство. Вся моя жизнь была посвящена бегу за деньгами — бежал как тот хомяк в колесе, а мимо пролетала жизнь. Да и сколько той жизни пролетело то? Я еще не старик. Мне сорок с небольшим, а это ведь далеко не старческий возраст.

Несмотря на относительную ясность ума, мысли путаются, сбиваются в некий извивающийся ком, в котором их очень сложно ухватить за хвост и вытащить на собственное обозрение. Надо собраться.

Эвтаназия и всякие прочие золотые уколы в нашем отечестве запрещены, но для человека слабо боящегося смертного греха выход есть и в таком случае. Шесть — семь шагов до окна и короткий полет головой вниз решат мою проблему самым кардинальным образом. Высоты должно хватить, но только если действительно вниз головой. Если падать как–то иначе, то можно просто поломаться и вернуться обратно в палату навсегда закрыв себе этот шанс на побег от озлобленной реальности.

Сказать легко, подумать еще легче, но как человеку, не чувствующему собственных конечностей сделать эти семь — шесть шагов? Раз попытка только одна все нужно продумать, прежде чем начать действовать.

Проклятая вата в голове.

Так. Так. Так. Сначала катетеры из вен.

Вместе с мыслями руки потянулись к катетерам. Едва сообразил одернуть себя, прежде чем совершил непоправимое. Сначала все продумать и только потом, в самом деле, действовать. Никаких действий пока не обдумаю каждый шаг всесторонне. Еще раз: думай — не делай.

Хорошо. Что после катетеров? После отсоединить датчики от кожи.

Нет. Нет. Как только датчики перестанут взаимодействовать со мной, аппаратура начнет сигналить противным писком, на который сбежится половина больницы.

У датчиков провода длинные хватит половину пути пройти. Да какое пройти. Нужно будет как–то аккуратнее, без лишнего шума, свалиться с кровати и двигаться к окну на карачках, а если не получится, то ползком…

От обдумывания безнадежно провального плана суицида меня отвлек посторонний звук. В дверь так называемой вип палаты деликатно постучались.

Все не успел. Сейчас обширяют и провалюсь я в наркотическое забытье. Снова придет проклятое растительное отупение. Надоело лежать бревном и пускать сопли пузырями. Как же сильно это надоело.

Хотя нет, не провалюсь. Точнее, провалюсь, но не прямо сейчас. Это явно были не больничные. Только сейчас сообразил, что доктора и медсестры для осмотра, уколов и замены растворов в капельницах всегда входили без стука. Среди них просто не мог внезапно завестись кто–то чересчур деликатный.

Кто же это может быть? Ко мне уже даже друзья и бывшие партнеры по бизнесу давно не заходят. Партнерам я больше не партнер и давно не нужен, а друзьям сам запретил приходить. Лучший из них — Вовчик, продержался дольше всех, но и он перестал ходить, когда я в один прекрасный момент перестал с ним разговаривать. Да и он входил без стука, так что не он это. Да чего гадать? Надо спросить.

Я попытался заговорить, но вышло не сразу. С первой попытки раздалось какое–то невнятное мычание, похожее на то, что издают зомби в старых фильмах для двухмерного экрана.

— Входите, пожалуйста, — наконец смог совсем негромко просипеть я, то, что можно было расшифровать примерно так.

— Большое спасибо. Не могу входить без разрешения. Принципы, видите ли, — донеслось одновременно с открытием двери.

В мои апартаменты вошел уже седоватый, но все еще подтянутый мужчина лет 50 – 55 в строгом деловом костюме, в очках, с папкой под мышкой, но без галстука. Костюм хороший, скорее всего индивидуального пошива, но бюджетный, явно не от мировых брендов. Передо мной определенно какой–то менеджер из большой преуспевающей компании или представитель серьезной государственной структуры. В таких организациях сейчас принято хорошо одеваться, но при этом не принято носить чрезмерно дорогие для простого работяги вещи. Непринято не потому что не могут себе позволить, а что бы не подчеркивать свой достаток, на фоне бедности рабочего класса.