Евгений Лукин - Полюшко-поле

— Либераст!!! — Звонкое, как пощечина, слово выскочило из открытых дверей бара в пустой актовый зал и, отразившись от стен, разлетелось на мелкие отголоски.

Я приостановился. Похоже, братья-писатели опять превращают мирную попойку в политический митинг.

— Кто либераст?

— Ты либераст!

— Я — либераст?!

— Всем низкий поклон, — сказал я, входя. — И кто у нас тут либераст?

— А вот он либераст!

— Сам ты либераст!

Я оглядел коллег, коих за обеденным столом насчитывалось ровно двое.

Прозаик Блудов. Неуклюж. Губошлеп. Симулируя деревенское происхождение, прикидывается слабоумным. А может, уже и не прикидывается даже. Привычка, знаете, вторая натура.

С легкой руки Ивана Алексеевича Бунина принято думать, что истинный писатель обязан обладать зоркостью, чутким слухом, тончайшим обонянием. Блудов — дальтоник с хроническим насморком, легкой глухотой и усеченным словарным запасом. Однако все перечисленное уравновешивается главным его достоинством: Блудов пишет правду.

Второй — лирический поэт Леха Тушкан. Недавно закодировался, и это, поверьте, трагедия. Ибо что может быть противоестественнее трезвого антисемита! В итоге зол на всех, а на меня в особенности — за дружбу с Ефимом Голокостом.

М-да. Если в ряды либеральной интеллигенции уже и таких верстают, значит, до тотальной мобилизации рукой подать.

— А почему он либераст? — спрашиваю Тушкана.

— Он не любит русский народ! — патетически восклицает Леха.

Внимательно смотрю на обиженно отдутые губы Блудова.

— Странно, — говорю. — Вроде ко мне он всегда хорошо относился.

И это правда. Отношения у нас с Блудовым неплохие. Дело в том, что мою ненависть к городу он сплошь и рядом принимает за любовь к деревне.

— А ты тут при чем?

— Так я и есть русский народ, — объясняю, присаживаясь.

— Не показывай на себе — сбудется… — мстительно изрекает Леха Тушкан.

Памятлив, однако. В прошлый раз я поймал его на эту фразу, когда спорили о Пушкине. Жарко спорили. Как будто в Союз писателей Александра Сергеевича принимать собирались. И Леха имел неосторожность выразить жестами величие пушкинского таланта.

Окоченевший от обиды прозаик Блудов внезапно являет признаки жизни: смотрит на меня, на Леху.

— Знаешь, кто либераст? — угрюмо вопрошает он. — Вот кто!

И тычет в мою сторону.

Я усмехаюсь.

Ни тот ни другой, разумеется, и понятия не имеют о том, что таится у меня в правом кармане пиджака.

Долгое время чемпионом по рассеянности среди гениев заслуженно считался Норберт Винер. А потом явился на свет Ефим Григорьевич Голокост и всех затмил. Знаете, как он женился?

Однажды пришла к нему дама; причем, согласно легенде, ничего личного, вполне деловой визит. Галантный хозяин встретил гостью в прихожей, помог снять пальто (сам по обыкновению витая в облаках), затем по инерции расстегнул блузку, совлек юбку… Когда спохватился, приятно удивленная дама была уже в одних колготках.

Естественно, что как честный человек он просто обязан был на ней жениться. Брак, кстати, не удался. Жить с великим изобретателем уровня Теслы, сами понимаете, не каждой женщине по силам. Тем более что способы, с помощью которых Ефим Григорьевич пробовал наладить гармонию в быту, неизменно поражали своеобразием и неожиданностью решения.

Позвонивши вчера в дверь давнего своего знакомца, я опять застал его в полной прострации. Мировая скорбь глядела на меня с порога выпуклыми темными глазами.

— Что-нибудь случилось, Фима?

Голокост траурно кивнул и отступил, пропуская меня в квартиру. Почуяв недоброе, я первым делом бросил опасливый взгляд на стену прихожей, где висел политбарометр — самое, пожалуй, зловещее из Ефимовых изобретений. Однако длинная тонкая стрелка устройства если и приблизилась к отметке «революция», то на полделения, не больше.

— А-а… — догадался я наконец и скроил сочувственную мину.

Три траурных кивка в ответ.

Стало быть, догадка моя верна. Отчаявшись найти общий язык с супругой, Ефим Григорьевич на прошлой неделе сконструировал очередной приборчик. С виду портсигар портсигаром, а по сути — довольно мощный генератор социального поля. Стоит включить, как начинается процесс слипания отдельно взятых человеческих личностей в единое целое.

Нет-нет, никакой политики! Собирая данное устройство, Голокост преследовал исключительно личные цели — хотел, так сказать, затянуть супружеские узы потуже.