Руслан Мельников: Рыцари рейха

— Дружину на мост выводи, Вацлав, — горячился пан Освальд. — Всю дружину до единого ратника. Стеной встанем, не пропустим бунтовщиков!

И это тоже не вариант. Дружины-то той — кот наплакал. Может ведь и не устоять перед разгоряченной толпой. А если заговорщики еще и на Софийской стороне народ баламутят, если вдруг ударят в тыл — тогда точно конец. Нет, нельзя выводить единственную сотню из детинца — сомнут мужики Новгородские, массой возьмут, задавят, затопчут.

— Гонца слать нужно за князем, а пуще — за владыкою, — заметил писец Данила.

Дело говорит ученый муж: был бы в городе Спиридон, может, и утихомирил бы толпу. Архиепископа-то своего новгородцы уважают. Не одно междоусобное побоище уж предотвращал владыка. Но когда еще тот Спиридон доберется до Новгорода?

За окном застучали копыта. Пронзительный крик ворвался в горницу:

— Идут, воевода!

Так... Вернулся еще один отрок, посланный наблюдателем на Торговую сторону. Парень не из пугливых — понапрасну орать не станет. Раз кричит «идут», значит, в самом деле, катится разгоряченная толпа к Волхову. Эх, революционеры хреновы!..

Совет загалдел с новой силой. Всяк доказывал свою правду. И тут, блин, вече базарное устроили!

— Хва-тит! — Бурцев грохнул кулаком о дубовые доски стола.

Стало тихо. Воевода поднялся. Глянул вокруг хмуро, зло. Все, демократия кончилась. Чрезвычайное положение в городе. Время отдавать приказы и приказы исполнять.

— Гаврила, снаряди двух гонцов к князю и владыке. Пусть выезжают с Загородского конца. Там сейчас должно быть безопаснее всего. Дмитрий, выводи дружинников на стены. И стойте там, покуда весь детинец не разнесут по бревнышку. И после — стойте. Бурангул, на тебе — лучники. Сыма Цзян, ты — в резерве. Жди в оружейной. В моей личной оружейной. Поможешь, если совсем туго будет. Ключ я тебе выдам...

— Моя понялася, Васлав, — кивнул китаец. На княжьей службе Сыма Цзян уже выучился сносно говорить по-русски. — Моя все понялася...

— Данила, ты собирай слуг, смердов и холопов княжьих — всех, кого найдешь в детинце. Пусть дружинникам подсобят — камни и стрелы подносят да готовят котлы с варом. Освальд, Збыслав, дядька Адам, баб и детишек гоните в княжий терем. Там стражу нести будете. Головой за них отвечаете.

Гордый шляхтич Освальд Добжиньский заартачился:

— Не прятаться нам надобно, не ждать бунтовщиков, а самим выходить навстречу, пока не обложили крепость со всех сторон.

— Ты отсюда никуда не выйдешь, пан Освальд, — жестко оборвал Бурцев. — Останешься в детинце. Вместе со всеми.

— Да почему, пся крев?!

— А потому что! Здесь семья князя. Здесь дети и жены княжьих людей. Здесь твоя Ядвига, в конце концов!

«И моя Аделаидка тоже здесь», — чуть не выкрикнул он.

— Если нас перебьют под стенами детинца, то и тех, кто за стенами остался, не пощадят.

Освальд в ответ лишь злобно сверкнул очами. Но ничего не сказал. Дошло вроде до рыцаря, чем чревата геройская смерть малой княжеской дружины.

— Обороните детинец, во что бы то ни стало, други, — не приказал уже — попросил Бурцев. — Алексич останется за старшего. Подчиняться ему беспрекословно, как мне.

— А ты?! — спросили все разом.

— Я? — Бурцев немного помедлил с ответом, оглядывая лица соратников. — Я — на мост.

— Как на мост?! Один?!

— Один.

— Зачем?!

— Образумить попробую мужиков новгородских. Поговорить. Для начала...

— А после? — по глазам видно: в благополучный исход переговоров не верил никто.

— После видно будет, — буркнул он.

— Но воевода...

— Это приказ! Ворота детинца за мной закроете сразу. Кто сунется следом — утоплю в Волхове собственноручно.

Приказ есть приказ — к этому Бурцев свою дружину приучил давно. Провожать его не стали. Это тоже был приказ. И без того сейчас дел невпроворот. Каждая пара рук и каждая минута дорога. Но у стены детинца чуть ли не под копыта бросилась женская фигура.

Аделаидка?! Откуда прознала?

— Возвращайся, Вацлав... — Любимые, полные неизлитых слез глаза смотрели снизу вверх.

— Ну, конечно, милая.

— Возвращайся, возвращайся, возвращайся, — как заклинание, твердила она.

Малопольская княжна шла рядом, держалась за стремя, до самых ворот шла.

— Обязательно, слышишь, обязательно возвращайся. Ты должен! Мы с тобой еще многого не сделали. Главного с тобой мы не сделали в этой жизни.

Он улыбался, кивал. Он не слушал. Думал, как бы не ломанулась дочь Лешко Белого за ним в ворота. Обошлось... Дружинники из привратной стражи бережно и деликатно отцепили Аделаидку от стремени, оттерли в сторонку. Хорошо — не выла, не плакала, не причитала, милая, хороня заживо, как иные бабы неразумные. Нет, правда, — спасибо на том. С жениным воем в спину уезжать было бы вдвойне тяжелее.