Мария Дахвана Хэдли - Магония (ЛП)

И записками, что ты клеила на холодильник.

И снимком парня, в которого была влюблена.

И платьем специально для танцев, в котором ты плясала сама с собой, пока не стала слишком тощей и задыхающейся, чтобы танцевать.

А также, возможно, – хоть это и не удостоилось серьёзных изучений, – душой или чем-то вроде того.

В любом случае взрослые не верят в Санту и очень стараются не верить в Санту-наоборот.

В школе моя так называемая «редкая, неизбежно ведущая к гибели болезнь» превратила меня в жутко интригующую личность. В реальном мире она же вызывает кучу проблем. Обеспокоенный взгляд, пиф, нервное лицо, паф: «Аза, может, тебе стоит с кем-нибудь поговорить о своих чувствах?» , а следом противный гарнир из «как насчёт бога/терапии/антидепрессантов?»

А иногда даже « как насчёт знахарей/травок/кристаллов/йоги?»

«Пробовала ли ты йогу, Аза? Серьёзно, попробуй, это помогло другу моего друга, которому врачи поставили смертельный диагноз, но он не умер, потому что стоял в позе собаки головой вниз».

Нет, я не пробовала йогу, чтобы вылечиться, потому что йога мою болезнь не возьмёт. Моя болезнь – это загадка. И не просто загадка, а настоящие Бермуды. Не острова – треугольник.

Непостижимая. Неразрешимая.

Каждое утро я горстями глотаю таблетки, хотя никто понятия не имеет, чем же я на самом деле больна. Я особенная, как… Как что?

Особенная, как анализы крови, тесты и штуковины, что суют мне в горло. Особенная, как МРТ, рентген, сонограммы и мазки – и всё равно никакого определённого диагноза.

Особенная, как будто моя болезнь стоит на сцене в смокинге, громко горланя попсовую песенку, и припев там что-то вроде: «Детка, ты для меня единственная». И вот болезнь стоит там и ждёт, что я перестану сопротивляться и брошусь в её объятия.

Особенная… иными словами: на сегодняшний день я единственный человек на земле, диагноз которому поставили с такой «удивительной точностью».

Думаете, я преувеличиваю? Нет. Моя болезнь такая особенная, что её назвали «Синдромом Азырэй».

В честь меня, Азы Рэй Бойл.

И это ужасно. Я не хочу двойника в виде болячки, не хочу некоего странного подобия бессмертия, ибо студенты-медики теперь лет сто будут склонять моё имя. Но публикуя статью в научном журнале, моего мнения как-то не спросили. Иначе я бы отказалась. Я бы лучше сама обозвала свою болезнь. Например, «Хреновиной». Или, может, выбрала бы какое-нибудь уродливое имечко вроде Элмера или Клайва.

Ни на одну из упомянутых тем – смерть, угасание – мне трепаться не хочется. Я не в депрессии. Я в полной жопе. Я в ней столько, сколько себя помню. Ни одного периода в моей жизни, когда я не была бы в жопе.

Да. Я имею право так выражаться, если мне хочется, и выражаюсь. Мне хочется сквернословить. Это я в этом теле, в ловушке, рычу, бьюсь и не могу выкарабкаться, спасибо. Давайте не будем рассуждать о том, чего не в силах исправить. Я – отредактированная версия настоящей живой девушки, или, по крайней мере, так я говорю, когда желаю сказать вам кое-что, о чём на самом деле не хочу говорить, но должна это озвучить поскорее, дабы мы могли перейти к теме получше.

Ага, я в курсе, что неважно выгляжу. Нет, вы не обязаны изображать заинтересованность. Я знаю, вам жаль, что вы не в силах помочь. Да, вы не в силах. Полагаю, вы и правда хороший человек, но в самом-то деле! С незнакомцами я готова говорить о чём угодно, кроме моей болезни.

Хотите фактов? Подробностей о Клайве/Элмере/Хреновине/Синдроме Азырэй? В комнатах, где я нахожусь, не должно быть пыли. Так было почти всегда. Родилась я здоровой и теоретически совершенной. А спустя год мои лёгкие ни с того ни с сего вдруг перестали усваивать воздух.

Однажды утром мама зашла ко мне в комнату и увидела, что у меня припадок. Но так как моя мама – это моя мама, она не растерялась и дышала за меня, «рот в рот». Поддерживала во мне жизнь, пока меня не довезли до больницы. А там уже другие так же – с трудом – не давали мне уйти, подключив к аппарату искусственного дыхания. Они накачивали меня лекарствами и делали всё возможное, чтобы уменьшить содержание кислорода в воздухе. Стало немного лучше.

То есть, конечно, много – я ведь ещё здесь. Но недостаточно. На начальном этапе я целую вечность провела в коконе из стерильного пластика и трубок. Теперь вся моя жизнь состоит из открывания глаз не там, где я засыпала, лапанья медиков, красно-белых мигающих ламп и вопящих сирен. И с этим приходится просто смириться, если ты счастливица, живущая с Клайвом.