Аделаида Фортель - Жизнь собачья вурдалачья

— Тебе чего тут надо, скотина? — взревел Дмитрий Дормидонтович и попытался нашарить около кровати что-нибудь увесистое.

— Да тихо ты, не ори. Соседей разбудишь, — примирительно ответил алкоголик. — Навестить тебя пришел. Дай, думаю, проведаю крестника. Как дела твои, сердешный? Как самочувствие? Адаптировался уже поди, родной.

«Самочувствие» он произнес сыто причмокнув, «самочавс-с-ствие».

— А тебе какое дело до моего самочувствия? О своем бы лучше пекся, сволочь синемордая! — огрызнулся Малахитов и неожиданно для себя добавил по-бабьи жалобно: — А вообще-то, хреново мне. Мутит всего, прямо сил никаких нет. Ни есть, ни спать не могу. Ты не знаешь, что это со мной может быть, а?

— А как не знать. Сам через это прошел. Инкубационный период со всеми вытекающими. Мог бы и сам сообразить, не маленький. Кстати, он уже завершен. Могу тебя поздравить, дорогой! Войти можно?

— Перебьешься! — рявкнул Малахитов и снова заныл — С чем поздравить-то? Может, объяснишь?

— С пополнением наших рядов, — хохотнул мужик. Тихонько так, чтобы соседей не будить. — Ты бы меня пустил, браток. Замерз я. Сам видишь, на дворе не месяц май. Вон как снег метет, а?

— Ничего, тебе не повредит, — созлорадничал Малахитов. — Тебя в дом пускать не с руки, ты себя вести не умеешь. Чего, спрашивается, тогда у ларька кусаться полез?

— Так ведь положено нам так, Мить. Я же не со зла. Ты меня пусти, я все разъясню. Не через форточку же разговаривать. Ну, так что? Войти можно?

Мужик возбужденно засопел в форточку и протянул руку к щеколде.

— Куда полез? Никто тебя еще не приглашал. И вообще, катись, откуда пришел, пока я милицию не вызвал. Ворюга!

Мужик отдернул руку и глянул обиженно.

— Не ворюга я. Что б ты знал, хам беспросветный, я — высшее существо.

И тотчас осекся, словно лишнего сболтнул. Малахитов заметил, как отразилась на синей физиономии стремительная борьба чувств и закончилась полной победой самодовольного бахвальства. Мужик приосанился, вцепился в раму половчее и разразился странной, высокопарной тирадой, из которой Малахитов понял только, что на его форточке повис не говнюк какой-нибудь, а очень значительная личность, которая ничем и никогда не болеет, не терзается муками совести, вообще бессмертна и плевать хотела на всякую жизненную суету. Речь его отдавала драматическим монологом и была бы, в принципе, убедительна, если бы не идиотский грим. Как-то не вязался образ сверхчеловека с пропитой внешностью и сытым чмоканьем. Поэтому Малахитов тоже приосанился и резанул по-станиславски:

— А не верю я тебе!

Мужик за окном озадачился.

— А во что же ты тогда веришь?

— А ни во что не верю!

— А в бога?

— И в бога, и в черта, и в Будду с Аллахом не верю, — занесло Малахитова занесло.

— Может, ты и в вампиров не веришь? — в голосе у мужика задрожал священный ужас.

— Ха! В эту дрянь во первых строках не верю. Их вообще голливудские киношники придумали, чтобы детишек и домохозяек пугать.

— А как же граф Дракула?

— Комедиант и мошенник!

— Ну, Малахитов, — мужик за окном даже руками развел, но, вопреки ожиданиям, не упал, а остался висеть в воздухе. — В таком случае нелегко тебе придется. Отступников у нас не жалуют. И, прости, мне с тобой теперича общаться западло. Счастливо оставаться.

Мужик сделал прощальное сальто-мортале в воздухе, махнул рукой и улетел прочь.

Малахитов сидел на кровати, таращился в окно на полную луну и медленно приходил в себя. Бедный Малахитов, никогда-то он не отличался сообразительностью. И только сейчас до него понемногу доходила страшная истина — он стал вампиром. И не просто вампиром, а таким, с которым общаться западло.

На следующий день Малахитов завел дневник. Обернул газетой ученическую тетрадь в клеточку и ровным каллиграфическим почерком вывел в ней первую запись: «Я стал вампиром». Потом добавил: «Наверное». Дальше предполагалось подробно описывать все происходящие в его организме изменения. Но дни шли, сменялись ночами, и, увы, ничего не происходило. Клыки не росли, стало быть, к стоматологу идти все-таки придется. В зеркале он по-прежнему отражался за милую душу со всеми морщинами и рыхлой бородавкой на щеке. Вот от солнца — да, появлялась резь в глазах и краснела кожа. Но не так, чтобы гореть синим пламенем. Церковные крестики, стянутые у Клары, он не только прикладывал ко всем местам, но даже глотал — никакого побочного эффекта. Святой водой разжиться не удалось. Словом, когда через неделю Малахитов пытался подвести первые итоги, он даже загрустил. Запись вышла крайне убогая.