Макс Далин - Лунный бархат

— А вы как любите?

— Что как?…

— Ну это… трахаться как любите?

Чтобы обдумать прямой ответ на этот вопрос, Жене понадобилось минуты полторы. Он начал кое о чем жалеть, но боялся об этом думать и не смел себе признаться. От девочки тонко пахло близкой смертью. Четко и явственно. Захотелось облизать губы.

Девочка терпеливо ждала ответа.

— Видишь ли, — сказал Женя наконец, взяв себя в руки, — я вампир. С живыми людьми не трахаюсь.

— С мертвыми?!

Девочка оживилась, стряхнула шоколадные крошки, сонные глаза широко открылись, изображая настоящий интерес. Женя усмехнулся.

— Я пошутил. Мне пора.

— Я — так. Бесплатно. Вы ж меня предупредили…

— Я тороплюсь.

— Ну и дурак. Бесплатно же…

Женя встал со скамейки и быстро пошел к выходу из зала ожидания, чувствуя спиной, как презрительный взгляд девочки превращается в сонный. Черт с ним, жизнь — это не так уж мало. Пусть живет, как хочет. И сколько сможет.

И вдруг Женя понял, что сможет она недолго. Совсем недолго. Не больше суток. И ему вдруг стало страшно до озноба.

На улице было очень свежо.

Крюков очнулся. Мокро, липко, душно, ком тошной ваты в груди, тупая боль в животе…

— Ты чего кричал?

— Отстань.

Маринкина заспанная рожица, Маринкина нагота. Заткнись ты, бога ради!

Поплелся в кухню. Включил воду. Плеснул в лицо. Нашарил сигареты. Хотел сесть.

Маринка прибежала на дикий вопль. Крюков сидел на полу у раковины, хохотал, икал, всхлипывал, тер ладонями мокрое лицо.

— Ты чего…

— Отвали от меня! Отвали! Что тебе надо?! Блядь, ну что тебе надо!? — рыдания перебивают слова, голова колотится о стену затылком. — Ну не хотел я… ну отстань от меня, галлюцинация!

Лялечка тихонько поднялась по лестнице.

На стене Колька написал «Лялька — дура!» Сам дурак. Пониже — «Рэп — отстой!» Точно — отстой. Синий стойкий маркер. Мама не смоет.

Ляля открыла дверь своим ключом. Вошла тихо, но мама проснулась. Выскочила в коридор в старой ночной рубашке, с рубцами от подушечных складок на красной щеке. Встала в дверях Лялиной комнаты, оперлась руками на дверные косяки. Смотрит с обыкновенной улыбкой.

Ляля ходила по комнате. Трогала рукой вытертое покрывало с ткаными оленями. Книжки в шкафу. Взяла на руки куклу, старую куклу в белом платье, с рыжими кудрями, с губами, выкрашенными ярким лаком для ногтей.

— Нагулялась, дочь?

— Что?

— А ничего. Нагулялась — и хорошо. Есть-то хочешь?

— Да.

— Оставь куклу, пошли на кухню. Руки помой.

Меня она не боится. Не поверила, все забыла и не боится. Голос не повышает, гадостей не говорит. Руки не дрожат. Спокойная. Так и знала. Сейчас начнет жить учить. Это у меня должны дрожать руки. Это я должна плакать. А она скажет: «Вот видишь…»

От мамы пахнет потом. И немного — спиртным. И старым телом. А раньше никогда…

Это неправда. Раньше тоже пахло. Просто раньше Ляле нельзя было об этом думать.

Мама достает миску с сырым фаршем, кастрюлю с вареной картошкой. Делает котлеты, кладет на сковороду. Лялю мутит от липкого запаха горящей мертвечины, прогорклого жира…

— Ну что, дочь, поняла теперь?

— Поняла.

— Ты ведь у мужика была? Меня-то не обманешь. Ну и чем кончилось? Видишь, все они сволочи. У них одно на уме — что ему до тебя за дело?

Мамины слова воняют жареной дохлятиной. Ляля прячет лицо в ладони.

— Ты не реви, поздно теперь реветь. Завтра к врачу сходим, если что. Я так и знала, что скоро придешь — договорилась…

Бухнула на стол тарелку с жирной гадостью, с сожженным, мертвым, липким прошлым. Брякнула вилку с обломанным зубчиком. Оперлась на стол.

— Вот так-то лучше, чем матери по телефону хамить. Убили ее. Мертвая она. Потаскуха.

Ляля медленно подняла голову. Мама смотрела в ее белое алебастровое лицо, в глаза, горящие темным багровым огнем, улыбалась брезгливой улыбкой, говорила, говорила, говорила, говорила…

Мама смотрела в Лялино лицо — и не видела, как никогда в жизни не видела никого, кроме себя.

— Мама. Я тороплюсь.

— Куда это?

Как удивилась. Нечасто я видела, как она удивляется.

— Я ухожу.

Мамино лицо налилось темной кровью. Как брюшко комара.

— Да ты что, дуреха, совсем без ума?! Не хочешь жрать — не жри, марш в комнату! Чтобы я не слы шала… Выросла дылда — сиськи по пуду, а без грамма мозгов!

— Я не могу больше, мама. Я тебя любила…

— Ты меня любила?! Да я из-за тебя ночей не спала, все нервы вымотала, все жилы, я на тебя, дрянь неблагодарная, всю жизнь работала, человеком тебя делала…