— Нет, mon petit, я не болен, — сказал Джеф фри. — Мне просто неспокойно. Некая колючка dans le coeur, под сердцем — хотя сердца, в сущности, конечно, нет.
И улыбнулся, грустно и даже, кажется, виновато. Как будто я могу обидеться, что он не скачет вместе со мной, как с цепи сорвавшийся!
— Друг Сальери, — сказал я, обнимая его за плечи и раскрываясь, чтобы моя сила облила его целиком, — коль мысли черные к тебе придут — раскупори шампанского бутылку иль перечти «Женитьбу Фигаро».
— Лучше кагору, Мигель, — усмехнулся Джеффри.
Ему, как будто стало полегче, но все равно — грустно.
— Лучше кровушки, mon cher, — сказал я. — Дрейк Крыло Нетопыря выходит на тропу войны! Маэстро, туш!
Он рассмеялся, повернул меня к себе и поцеловал. Мне показался странным этот поцелуй — какой-то он был слишком человеческий на вкус, я бы сказал. И мне ни с того, ни с сего вдруг стало жаль Джеффри. Я обнял его за талию и вдруг понял, что он мне позволит все, что угодно, черт знает что, все, что я захочу — и никогда не рассердится, и не обидится, и не уйдет. Мы встретились взглядами на треть минуты — и я вошел в его сознание через глаза без малейшей заминки, как в теплую воду. И он был сплошная любовь и тревога — я никак не мог его успокоить.
Я хотел что-то сказать или поцеловать его в ответ, но тут мы оба почуяли добычу, какую-то позднюю пташку, которая напраздновалась до состояния нестояния.
— Хлебнешь? — сказал я. — Может, полегчает?
— Ну ладно, — ответил Джеффри как-то нерешительно и отпустил меня. Неловко и неохотно. — Ты же голоден, Мигель?
— Жутко! — сказал я и рассмеялся. — Давай, шевелись, а то антилопа убежит.
На сей раз мы не вступали с живой ни в какие разговоры. Просто подошли сзади и с боков, взяли ее под руки и поцеловали в шею. А когда она кончилась и упала в снег, я почувствовал на себе взгляд.
Обернулся — и увидел… кого бы вы думали?
Мартынов шел домой из гостей. От Сашки Шикова с семейством.
У Сашки собрались те старые больные вояки, которые в свое время ходили у Дрейка под началом. Не было только самого Мишки.
По-прежнему не было Мишки.
Его телефон отзывался короткими гудками, окна квартиры были неизменно темны — но войти туда Мартынов больше не решался. Гадкое ощущение страха непонятно перед чем было слишком знакомо ему еще с армии. Оно всегда связывалось с совершенно реальными опасностями. Мартынов помнил это твердо. Может быть, поэтому он не сказал Тонечке ни слова об увиденном, и так и не сумел расстаться с Мишкиным пистолетом. Даже сейчас он лежал в кармане куртки — и был обнаружен там Сашкиной женой, Иркой, дилетанткой в области оружия, и бессовестно выдан за газовый.
Нелепо — но война быстро учит людей доверять своим предчувствиям.
Хорошо бы отметили Рождество, хорошо бы — как всегда, но…
Тошка не пошла. Сослалась на то, что завтра на работу чуть свет, что хочет раньше лечь — но успела несколько раз позвонить Сашке и поторопить Мартынова домой. На самом деле просто не слишком-то любит его компанию, пивные посиделки, мужской разговор, все такое.
И пил Мартынов из-за Тошки и Мишки совсем немного, и не взяло ни капли — ни в одном глазу. Поэтому удивился, когда голова слегка закружилась. Обычно на воздухе, наоборот, трезвеешь, а тут даже закачало слегка. Но — на пару минут, не больше.
Мартынов свернул в переулок, где по причине позднего времени было совсем пустынно, и увидел картину, достаточно странную, чтобы привлечь внимание. Девица в расстегнутой дубленке обнимала двоих парней — одного, в длинном черном пальто, с рокерскими патлами ниже плеч, и второго, в кожаной куртке, с непокрытой головой, блондина, который почему-то показался Мартынову знакомым. Из-за этого Мартынов притормозил и присмотрелся.
И тут вдруг девица упала в снег. Мартынов подумал, что она совсем пьяна, но ему вдруг померещились красные пятна на белом вокруг ее головы. К тому же эти двое, вместо того, чтобы помочь девушке подняться, стали вести себя уж совершенно ненормально. Лохматый отодвинул ее руку с дороги в сугроб носком ботинка, а блондин обнял лохматого за шею и рассмеялся.
Мартынов понял, что так смеяться может только Дрейк — и эта простая мысль почему-то вызвала приступ панического ужаса. А блондин обернулся — он уже вне всякого сомнения оказался Дрейком, Мишкой — и встретился с Мартыновым глазами, которые вспыхнули в сумерках красным, как точки лазерного прицела.
Мартынов оцепенел. Он был как ледяная статуя — тронь и зазвенит — когда Дрейк что-то сказал своему лохматому приятелю и подошел ближе. Мартынов стоял, молчал и смотрел на Мишку широко раскрытыми немигающими глазами.
Читать дальше