Юлия Качалова - Игра Первых

Два луча пронзили устье блистающей раковины-вселенной.

– Подожди меня, Алейн.

Алмазный луч влетел в Белый конус и растворился в потоке благодати.

– Поздравляю с блестящей победой, Хэммил! Бесподобно! Демон Хунгара признал себя побеждённым! Но где твой истинный образ? Мне передали, твой Свет был неисчерпаем, его хватило бы на весь Войд!

– Информаторы преувеличили, Аллар. Благодарю за награду, это всё, о чём только можно мечтать.

– Ты её достоин, Хэммил, прими же…

Хотелось исчезнуть в ласковом Свете Аллара.

– Могу я просить о милости?

– Разве она тебе не оказана?

– Мне оказана, но Алейн…

Благодать исчезла, Свет сделался жёстким и холодным.

– Что Алейн?

– Если бы не помощь Алейн, победа была бы за демоном Хунгара.

– Алейн тоже получит награду. Я дарую Алейн первый уровень.

Не вынеся ожидания, жемчужный луч скользнул внутрь и услышал Слово бога.

– Нет, Аллар! Умоляю! Позволь нам с Хэммилом закончить семестр и потом вместе соединиться с твоим Светом! Не разделяй нас, пожалуйста!

– Алейн, ты, как обычно, думаешь лишь о себе. Не хочешь, чтобы Хэммил достиг истинного блаженства? Я, возможно, пойду навстречу твоим мольбам. При условии, что Хэммил будет просить меня о том же.

– Я прошу о том же, Аллар!

– При условии, что ты, Хэммил, будешь просить о том же после того, как соединишься с моим Светом. Покинь Белый конус, Алейн!

Алмазный луч смешался со Светом бога, и всё знание мира хлынуло в Хэммила, подобно лавине. Благодать каждой воплощённой формы сосредоточилась в нём! Он стал песней соловья, первой улыбкой ребёнка, поцелуем влюблённых, бессонным ночным вдохновением, щемящей печалью сентябрьского вечера… И вдруг услышал плач. Плакали где-то далеко, на грани мира или даже за гранью. Очень тихо, почти беззвучно. Он был утешением, но плач не прекращался. Он исцелял, но где-то далеко продолжали плакать. Он нёс смирение, но плачущий никак не мог смириться, исцелиться, утешиться…

Ощущение блаженства растворялось в этом плаче, как соль в воде. Зачем нужно открывшееся ему знание, если оно не способно не только избавить от скорби, но даже уменьшить её? Плач нарастал, звучал всё громче, пока Хэммил не понял, что слышит свой собственный голос!

Луч сжался, возвращаясь в самого себя.

– Соединиться с твоим Светом – это действительно всё, о чём только можно мечтать, Аллар. Но внутри меня родилась тоска, растворила благодать, остался только плач, идущий изнутри. Я присоединяюсь к мольбе Алейн. Позволь нам закончить семестр. У нас остались незавершённые дела. То, что Хунгаров Первый посеял на Йот, цветёт пышным цветом. Люди уничтожают друг друга и самих себя. Их легко сбить с толку, и демон Хунгара отлично умел это делать. А мы даже не приступили к своей работе, потому что наши воплощения не успели повзрослеть. Разреши нам с Алейн совершить то, что мы должны и можем за этот семестр. А когда он закончится, позволь соединиться Светом друг с другом и с тобой. Для нас обоих это будет величайшей наградой.

Ждали уже больше часа. Когда подействовало обезболивающее, Таис задремала. Лена как отобрала у сестры кочергу, так и сидела с ней на коленях, нервно поглаживая, словно успокаивала встревоженного зверька. Йа подбрасывал в камин поленца безо всякой надобности: огонь и так весело трещал. Мадам Добрэн мерила комнату шагами, напоминая пантеру в клетке. Внезапно француженка остановилась, уловив со стороны коридора звуки. Кто-то приближался. Несруки быстро переглянусь. Может, наши? Надежда растаяла, едва дверь распахнулась и в ней образовался высокий брюнет. Мадам Добрэн попятилась. Йа поднялся от камина, сжимая в коротеньких ручках полено. Лена вцепилась в кочергу.

Окинув компанию мрачным взором, Ермунганд быстро прошёл к шкафу. Проснулась Таис и порывисто бросилась к вошедшему. Открывать покалеченный рот «гетера» не решалась, но зелёные глаза, полыхавшие возбуждённой радостью, говорили без слов. Не глядя на неё, Ермунганд достал из шкафа чёрный плащ и торопливо натянул.

– Ты что? Уходишь без меня? – прошепелявила Таис, вцепившись в его рукав.

Чувственные губы красавца брезгливо дёрнулись при виде её обломанных зубов.

– Отвяжись!

Ермунганд резко выдернул рукав и повернулся, чтобы выйти, но замер со странной гримасой страха и гадливости. В двери стояла Соня. Её одежда оставалась такой же перепачканной, однако синяки и кровоподтёки бесследно ушли. Весь облик Сони неуловимо изменился. Красивые, хоть и резкие черты лица сестры напомнили Лене мать, а вовсе не убогую отцовскую внешность, которую они столь неудачно унаследовали. Соня сделала несколько шагов к сумрачному брюнету и протянула руку: