Ксения Сергеева - Доказательство

— А что я сказал?

— Что будешь в десять! В десять, понимаешь?! — Геометр даже не смотрел на Вольского. Он был словно бы рассеян, словно бы говорил сам с собой, позволяя Володьке лишь оттенять фразы, вовсе и не замечая мальчика, которого сам же и привел в свой кабинет. Если слова Геометра и были отнесены к кому-то конкретно, то точно не к Вольскому.

— Это когда это я такое говорил, я вас вообще впервые…

— Это неважно! — Геометр всплеснул руками. — Точность, друг мой, точность! Так ведь недолго и стену обрушить.

— Какую стену?

Тут Геометр вцепился пальцами в край стола и так пристально начал рассматривать разбросанные по его поверхности бумаги, что будь на их месте Володька, он бы перепугался.

— Вот! Вот смотри! Что это?

— Чертеж?

— Он самый! А что из него следует?! — Тонкая бумага, испещренная непонятными мальчику знаками, покачивалась в пальцах Геометра у самого носа Володьки.

— Следует, что…

— Вот именно! Следует, что он был не прав! А ведь я говорил! А он: «Если я смог, то и он сможет!» Смог? Ничегошеньки ты не смог! Ты понимаешь, Доказательство?

— Чего?!

— Да ничего! — Геометр с победным видом уселся на стол и совсем по-детски принялся болтать ногами, напевая что-то себе под нос.

Володька вздохнул, потер виски и попытался было открыть рот…

— А что ты можешь сказать в его оправдание?

… И тут же его закрыл.

Песочные часы мерно ссыпали порошок времени. Комната погрузилась в тишину. Геометр застыл, словно напряженно чего-то ожидая. И вдруг встрепенулся, уселся за стол и яростно принялся чертить что-то, с такой скоростью орудуя линейкой, что Володька невольно восхитился. Он перестал уже надеяться на то, что хоть кто-то что-нибудь ему объяснит, просто наблюдал за действиями странных людей в странно пустом мире и пытался убедить себя в том, что происходящее — всего лишь сон.

— Вот! Ну я же говорил тебе! — Геометр уже не просто говорил на повышенных тонах, он кричал. — Я говорил, что это попросту невозможно! И ты — Доказательство!

— Я?

— Нет, я, конечно! Я Геометр, и я доказал!

— Что?

Геометр восторженно присвистнул, взмахнул листком, испещренным математическими формулами, крутанулся на одной ноге и провозгласил:

— Что душу нельзя отделить!

— Ну что, доставил мальчишку?

— Да. — Ёл опрокинул стакан портвейна в горло и стукнул донышком по столу, требуя снова его наполнить, что и было немедленно выполнено хозяином голубого дома N 39 по улице Некрасова.

«Таверна» была, как обычно, пустынна, грязна, пыльна и темна. Сумерки за крохотными окошками не добавляли прелести запущенному интерьеру. Измятое подобие шторок на толстой леске, которое Ман, человечек с отвратительным лицом, время от времени одергивал, выглядывая будто с опаской во двор, скрывало комнату от постороннего мира. Хозяин хлопал белесыми ресницами, беззвучно двигал тонкими губами и возвращался вглубь помещения. Скрюченные пальцы чуть дрогнули, когда Ман, подсаживаясь к Ёлу, смахнул несуществующие крошки с поверхности стола в ладонь:

— Спокойно все?

В глазах невысокого человека сквозил неподдельный интерес. Он егозил на стуле, поглаживал ладонями столешницу, ерошил редкие волосы и усиленно кивал.

— Да пытались какие-то пробраться, но я стены строить умею, — Ёл самодовольно хмыкнул, лицо его приобрело в этот момент хоть какое-то выражение. Обычно же крупный мужчина сохранял настолько невозмутимую мину, что впору было думать, будто он лишен эмоций в принципе: широкие брови чуть сведены к переносице, водянистые глаза сохраняют одно и то же выражение равнодушия, сухие потрескавшиеся губы сложены в линию жесткой решимости.

— Да-а-а, только одному и удалось проломить. — Ман хлебнул портвейна прямо из бутылки, и в глазах его зажглись непривычно теплые искорки, как если бы он вспомнил что-то приятное или достойное улыбки.

— Ты меня, дружище Ман, не выдавай, тут полно всякой мрази, — Ёл поморщился и допил очередной стакан отвратительного на вкус пойла. Увы, изысканными напитками тут разжиться нельзя, а вот портвейн каким-то загадочным образом имелся в изобилии и никогда не заканчивался. Только благодаря его туманящей разум приторности удавалось не лишиться рассудка.

— Да знаю я. Только в Теневой меня, да и тебя, никто не тронет теперь. Вон как поистрепали. На мальчишку-то, поди, пораскрывали рты. А я на себя в зеркало смотрю — кому я такой нужен?

— Твое лицо уж точно лучше моей тележки, — усмехнулся Ёл, плеснув в стакан коричневой жижи из бутылки. Он не чувствовал ни малейшего дискомфорта, связанного со своей инвалидностью. Ему плевать на то, как передвигаться: на колесах или на своих двоих. Ему вообще плевать на всё. Только изредка накатывала тоска такая, что впору повеситься, вот только невозможно в этом мире лишить себя жизни — потому что нельзя лишить себя того, чего не имеешь. Вот и спасался Ёл портвейном да взаимными с Манном шуточками на тему их внешности. — А вот наш дружище Геометр таких стен настроил, что я едва прошел под шпиль.