Вероника Кунгурцева - Дольмен [litres]

На следующий день Елена решила отправиться на Пластунку. С замиранием сердца подошла она к калитке, ключ от дома нашла на прежнем месте, в дупле старой груши-дички. Груша – дерево, посвященное Гере, так говорил Мирон Иксионид.

Дом стоял на земле, а не на каменных ногах! Внутри все было, как обычно. Она подошла к кадке со столетником, порылась внутри, но ничего не обнаружила. Так и должно быть – конечно, Поликарп унес злой золотой подарок. Из окна она увидела, что крыша дольмена теперь на месте: циклоп, уходя, прибрал за собой, решил все оставить так, как было до его появления.

Елена подошла к богатырской хатке, внимательно оглядела ее: казалось, крышу никогда и с места не сдвигали, казалось, она всегда тут лежала, плотно подогнанная к стенам. Но Елена углядела-таки в одном месте крошечный скол… Сходила за лестницей, подставила ее к дольмену и, вскарабкавшись наверх, оглядела каждую пядь каменной крыши, пытаясь отыскать следы крови, которые наверняка должны были тут остаться… от жертвоприношения-то… но никаких пятен не было, да ведь минуло достаточно времени, наверное, прошел не один дождь – и смыл все следы.

И вдруг Елена увидела ворона, который черным крестом летел со стороны горы Божественная Овца. Елена вскочила на ноги, сердце ее замерло, она глядела из-под руки, ошибиться было невозможно: Загрей летел сюда, к ней. Он приземлился на крышу богатырской хатки и, пройдясь по камню, уставился круглым желтым глазом.

– Загрей, Загреюшка, – произнесла Елена ласково, – вот и ты! Покормить тебя? Ну, пошли, ну, полетели, колбаски дам!

Она спустилась по лесенке, прихватила сумку, оставленную в доме, вновь вскарабкалась на дольмен, расстелила на крыше богатырской хатки Медеин цветастый платок и, разложив на нем сыр, колбасу, лаваш, поставив бутылку минералки, перекусила вместе с вороном. Склевав все до крошки и постучав по каменной крыше крепким клювом, ворон проорал: «Сесыппуна!» – и, уронив человеческое слово, поднялся в воздух и полетел в свой божественный лес.

На душе у Елены стало тихо, покойно. Она улыбнулась и прикрыла глаза. Потом взяла лопату и тоже отправилась в лес, и возле ручья отыскала ивовое деревце, она долго и старательно выкапывала его, стараясь не повредить разветвленные корни. Притащила во двор и в глубокой яме, возле входа в богатырскую хатку посадила иву. И хорошенько полила. Теперь подле дольмена опять росло дерево-страж, которому не нужна смена караула, которое не дремлет ни днем, ни ночью. Дерево-замок, дерево-запор, к которому не найти ключа, не подобрать отмычки. И она заткнула каменным грибом дыру дольмена: будто закрыла глаз, будто дольмен заснул или умер, – и отряхнула руки. Вот и все! Что могла, она сделала. Теперь никто не сможет войти сюда через этот вход. Даже если захочет… До тех пор, пока не срубят иву.

Наступило 1 сентября, и Елена отправилась в школу на линейку. Александр был самым высоким в классе (его друг Арсен Каракозов едва доставал Саше до плеча) и самым красивым. И самым мужественным. Немудрено, он столько уже перенес. Потом она нашла глазами свой шестой класс… Все были такие нарядные, праздничные, умытые, причесанные, любо-дорого посмотреть. Девчонки, в ожидании линейки, расчертили асфальт на классики и, не теряя времени даром, скакали, подкидывая носками туфель плоский камешек, такими камешками хорошо «печь блины» в море или играть в классики. Толстая Тайка Забарова стояла в компании девчонок, дожидаясь своей очереди, кажется, ее наконец признали своей. Пацаны играли в догоняло. И только один мальчик оказался в стороне, Елена с болью в сердце узнала прихлопнутого Артемия. Он стоял возле школьных ворот, мешал всем, путаясь у входящих под ногами, и, вытянув шею, как гусенок, изо всех сил выглядывал кого-то, кто все не шел в школу. Елена поняла, кого он выглядывает.

Пожилая сутуловатая женщина из тех, что почти до самого конца молодятся, одетая в бежевый костюм, который ее стройнил, с пленкой дешевого лака на высоко уложенных волосах, с дурно подведенными глазами – за всю жизнь так и не выучилась подводить глаза, – стояла у школьного забора и сквозь слезы глядела на маленького шестиклассника. А бедный Артемий смотрел совсем не туда, куда надо, он искал свою девочку не там, где она находилась. В руке мальчик держал букет увядших бордовых роз, обернутый в гнусно шелестящий целлофан, которым машинально хлопал себя по коленке.

Разобравшись по классам, ученики построились на линейку, преподаватели уже говорили обязательные в этот день речи, а мальчик, посвященный Артемиде, все стоял у школьных ворот, в стороне ото всех, и ждал девочку, которая никогда не придет.