Произошедшего.
Оба, кряхтя и бурча что-то под нос, тяжело подхватили тело с земли, пытаясь поудобнее взвалить себе на плечи. Освещения фонарей на улице было слишком мало, чтобы чего-либо разглядеть, но в синеватом выцветающем сумраке, превращающемся в паре шагов в сторону в чернильно-красную ночь, я все равно с ужасом заметила темное круглое пятно, расползавшееся по ткани куртки на груди того, кто еще полминуты назад растрепанной куклой лежал у них под ногами. И что-то металлическое, тошнотно-блестящее, торчащее из самого центра багровой лужи, и видела, в каком-то замедленном окаменевшем ступоре, как светлые искрящиеся снежинки, сыплющиеся с неба в просвете между выступами крыш, падали сверху, мгновенно смешиваясь с кровью, заляпавшей разводами металлическую рукоять. Придававшие ей еще больше влажного, холодного, мертвого блеска.
— Повезло, что никто не заметил его раньше, — с каким-то оскалом, удовлетворенно-устало произнес молодой человек. — Хотя, если бы и был кто-то, то, можно сказать, сейчас было бы уже некому…
— Иди уже давай, разговорился! Как будто в первый раз, честное слово!..
Это фраза подействовала на меня, как щелчок, восстанавливающий время.
Почувствовав, что наконец отмерла, я опрометью кинулась прочь, назад, к дороге, лишь бы оказаться подальше от этих страшных людей и страшного переулка, подальше от всего и всех. Домой, любыми окольными путями, к теплому свету ламп и мыслям о празднике, которые теперь уже точно не смогут быть прежними и радостными. Без этой нереальной, искажающей их, жуткой всплывающей перед глазами картины красных снежинок, оседающих на холодную кожу.
Снег и холод в воздухе резали дыхание, забиваясь в легкие, и я почти ничего не слышала, кроме скачущего, разрывающегося под курткой, жутко аритмичного боя собственного сердца. Как и не услышала, выскочив без оглядки на пешеходный переход, влажного скрипа пробуксовывающих в снежной массе колес и протяжного резкого скрипа несрабатывающих тормозов.
И почувствовала удар, видя в замедляющихся кадрах, словно со стороны, как тело резко откидывает в сторону и на обочину, а перед темнеющими глазами встает белая хрустящая размокшая пелена.
Снег есть самое ужасное, что только можно придумать в мире…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
«Monster»
Антон, несколько дней спустя
Ночью мне снился взгляд.
Чей-то незнакомый, но угаданный именно мною.
Открытый, светлый — и слишком острый, прошивающий насквозь, словно самая тонкая в мире игла, всегда попадающая непременно в сердце. И оттого, наверное, постоянно немного неловкий и печальный в своей глубине, какую бы улыбку ни пытались натянуть на лицо губы.
Взгляд, проникающей пронзительной чистотой в душу, потому что нельзя — невозможно ему, такому прозрачному, кристальному и хрупкому — деться куда-то еще, кроме нее, быть брошенным и растоптанным под ногами жестоких прохожих, отвергающих его как лишний — и ненужный — дар. Этот взгляд был опасен — своей прямой, подставляющейся под лицо беззащитностью и надеждой, ловя которые, сам себе кажешься грязным и черствым. Но не находишь на это ни насмешки, ни укора — лишь сочувствие и сострадание.
И такое доверие и любовь к миру, что невозможно вместить их в простой человеческой душе, не хватит в ней места, переполнится, заливаясь через край. Заставляя утонуть в нем, забывшись, без следа, потерять себя и найти кого-то другого, измененного раз и навсегда.
Живой взгляд, так похожий на мертвый, — с одной лишь только оговоркой: теперь я буду видеть его перед собой всегда. И не помогут никакие очки…
* * *
Двадцать девятое декабря еще с самого утра стало днем начала всегородского праздничного апогея: только выйдя из дома на улицу, я уже сразу оказываюсь с ног до головы осыпанным разноцветными бумажными конфетти и перламутровыми лентами фольги из каких-то хлопушек. В центральном районе, на площади, было днем какое-то мероприятие — то ли шествие, то ли концерт (почему-то сразу вспомнилась установленная там несколько дней назад передвижная сцена), а то и все вместе, — растянувшееся на соседние улицы и еще дальше. Кажется, до бесконечности. Или просто те, кто все-таки не принимал участия в торжестве, успели за несколько часов перенять праздничный «вирус» от опьяненной ликованием толпы.
Именно на такую толпу-компанию я и натыкаюсь, практически с налету, только выйдя из-за ворот двора на еще более ожившую к вечеру улицу. Все в ярких разноцветных шарфах самых диких и пестрящих оттенков, с какими-то лохматыми помпонами в руках и рассыпающими искры палочками желтых бенгальских огней. Идут вдоль улицы, не замечая никого и ничего вокруг и оставляя за собой в воздухе звонкий смех и ошметки опадающей мишуры.
Читать дальше